Александр Тамоников - Пейзаж ночного видения

— С женой поругался, развеяться хочу. Да не жмись ты, мужик, до Трезубца сплаваю и вернусь… — Он замолчал, затаив дыхание.

— До Трезубца, говоришь… — Сторож озадаченно почесал щетинистую скулу. — Ну, ничего себе, ближний свет…

Сердце бешено забилось — значит, существует такое «географическое» понятие!

— Ага, ты в море с собой покончишь, а меня потом с работы уволят… — брюзжал страж лодочной станции. — У нас, между прочим, уже был такой случай. Один парнишка, вот как ты, с женой поругался…

— Мужик, посмотри на меня, я похож на самоубийцу? — возмутился Вадим. — Прогуляюсь, назад вернусь, не брошусь я в море и лодку не украду… Кто тебя проверять-то будет? — «Может, треснуть его по башке и так уплыть?» — мелькнула не вполне законная мысль.

— Ладно, бери, а то ведь не отстанешь, — отмахнулся сторож. — «Троячок» с тебя. А как ты хотел? Ты меня на служебное преступление вынуждаешь. И паспорт свой оставь. Лодка за баркасом «Стерегущий», дальше по причалу пойдешь, увидишь…

«Лучше бы по башке его треснул», — неприязненно думал Вадим, отсчитывая три тысячи. Справляться с лодкой было не в диковинку — даже с этой дряхлой плоскодонкой, оснащенной стареньким мотором. Он оттолкнулся от сваи, закачался на неспокойной воде. Мотор закашлял, заработал с третьей попытки, и суденышко постепенно отдалилось от пристани. Вадим развернул нос на юго-запад, направился к мысу — крайней точке Крокодиловой горы, на которой обрывалась бухта Портабеля. Прошел не больше трех кабельтовых, заглушил мотор и, сев на банку, закурил. На днище лодки плескалась вода, валялись какие-то гнилые тряпки, весла. Он не спешил, ему некуда было спешить. Докурив, выбросил окурок в воду, еще раз осмотрелся. В бездонной массе воды не было ничего постороннего. Напротив поблескивали огоньки Портабеля, отливали светлячки фонарей на набережной. В восточной части пристани еще шумели — играла музыка на пришвартованной яхте. Вадим извлек со дна весла, вставил в уключины и начал неторопливо грести в сторону мыса.

Гора приближалась. Лунный свет этой ночью был очень кстати. Усилилось волнение на море, лодку закачало. С морской болезнью майор Репнин был незнаком, качка его нисколько не волновала. Ближе к берегу волнение прекратилось. Мыс был рядом. Фактически — здоровенный камень, изъеденный трещинами. Под ним — камни поменьше, хотя и способные, каждый по отдельности, раздавить самосвал. Он размеренно греб метрах в тридцати от скал, заблаговременно огибая мелкие островки. Рисунок береговой полосы менялся каждую минуту. В отдельных местах скалы вздымались уступами, вскрывались террасы, по которым можно было пройти (впрочем, до первой пропасти). Дальше росли отвесные сплошные стены. Иногда они отступали, образуя нечто вроде маленьких бухт. Иногда береговые скалы напоминали груды уложенных друг на друга булыжников. Через десять минут по левому борту обозначились Серебряные ворота. Поблескивала в лунном свете косая арочная скала — забавный и нелепый каприз природы. Впереди показался тот самый Трезубец, за ним — цепочка островков, вдающихся в море. Мглистый свет озарял округу, проблем с темнотой этой ночью не было. Становилось не по себе. Он рискнул подойти еще ближе к скалам и находился уже практически под расщепленной скалой, но не заметил ничего интересного. Скалы громоздились друг на дружку, это было какое-то глухое каменное царство. Впрочем, одну интересную вещь Вадим все же подметил: отвесные стены уже не росли из самой воды, над ней возвышались плоские террасы — где-то узкие, где-то шире, по ним можно было ползти или идти на корточках. Террасы обрывались, перетекали в каменные завалы, сползали в бухты, но, в принципе, там не было ничего непроходимого.

Трезубец остался за спиной, но ни одного подходящего грота не замечалось. Хотя они ведь и не должны быть на виду? Если чего-то не видно с моря, это не значит, что его нет. Оптические обманы никто не отменял. Отдохнув немного, Вадим поплыл обратно. И с этой стороны не вскрылось ничего примечательного. Несколько гротов с арочными сводами, их стоило проверить, но интуиция подсказывала, что там «пустышка». Он возвращался к мысу у Крокодиловой горы. Сместился ближе к берегу и втиснул лодку между скалой и остроконечной глыбой, торчащей из воды, обмотал швартовочный трос вокруг выступа в камне. Можно считать, что спрятал. До ближайшего уступа, торчащего из воды, было метров двадцать. Вадим разделся до плавок, сложил одежду на банку, зажал зубами компактный фонарик, пригодный и для работы в воде, и перелез через борт, стараясь не плескаться. Кожа покрылась мурашками — сказывалась осень, днем на солнце вода теплее. Бесшумно проплыв вдоль берега, он вскарабкался на вылизанный морем окатыш, с него перебрался на плоский козырек в скале и начал ползти по нему, пока тот не стал безнадежно узким. Затем снова спустился в воду, поплыл, прижимаясь плечом к шершавой скале. Несколько раз Вадим взбирался на террасы, карабкался по ним, потом сообразил, что плыть под скалой проще, а если устанешь, то можно отдохнуть на ближайшем островке…