Юлия Латынина - Джаханнам, или До встречи в Аду

– Они заявили, что я начал расстреливать заложников.

Баров молчал.

– Это значит, что будет штурм. Они готовят общественное мнение к штурму. Мол, заложники и так мертвы.

– А ведь ты боишься смерти, – сказал Баров.

– Только дурак не боится смерти.

– А я думал, ваххабиты на это отвечают: «Я попаду в рай».

– Я что, похож на ваххабита? – В голосе невидимого собеседника была неожиданная злоба.

– В общем-то, да. Знаешь, в этом зеленом полотенце на голове и с автоматом в руках ты немножко похож на ваххабита.

Халид не заметил иронии в голосе пленника.

– Чем ближе человек к смерти, тем чаще он думает о боге, – сказал в темноте Халид. – Тем чаще он надеется, что там ничего не кончится. Тысячу лет назад смерть всегда ходила рядом, и все думали об Аллахе. А кто теперь думает об Аллахе больше всего? В России – бандиты. Они чаще всего строят церкви и крестятся больше всех. И у нас так же. Я часто это видел. Висхан не верил ни в Джанат, ни в Джаханнам, пока его не сбросили с вертолета. Один раз сбросили – смотрю, уже уразу держит. Второй раз шарахнул фугас – смотрю, уже ваххабит. Только калеки нуждаются в костылях, чтобы ходить. Я не калека. Только слабые нуждаются в Аллахе, чтобы убивать. Я не слаб.

Тлеющий кончик сигареты прочертил в темноте сложную кривую. Халид подумал и добавил:

– Слабые просят Аллаха, чтобы он им позволил убивать. Они боятся убивать без предлога. Я имею право убивать, потому что я готов умереть.

– Как погибла моя дочь, Халид?

– А ты разве не знаешь?

– Я… наводил справки. Это стоило времени и денег. Но я хотел знать.

– И что же ты узнал?

– Мне сказали, что ты отдал ее своим родственникам. Она жила у них два месяца. С ней хорошо обращались, учили чеченскому. Потом в село пришли федералы, ее спрятали в погреб. Вместе с детьми и бабушкой. Русский солдат открыл погреб и выстрелил туда из огнемета. Он боялся, что там прячутся боевики.

– Так оно и было, – сказал Халид.

– Я не верю этой истории.

– Ты не веришь тому, что твою дочь убил русский солдат? Что погибли еще три ребенка, ты считаешь нормальным?

– Ее убил ты.

– Я воин, а не убийца. Какая мне слава убить восьмилетнюю девочку?

– Я нашел человека, который в ноябре девяносто шестого отвозил тебе деньги. Это были деньги за смерть моей дочери. Сурикову не понравилось, что она осталась жива, и он попросил Рыдника решить этот вопрос, а Рыдник попросил своего чеченского агента. Ты убил мою дочь, Халид. Потому что ты получил за это лишние деньги. А поскольку мало чести убивать восьмилетнюю девочку, ты придумал и распустил этот слух. Про погреб и огнемет.

Халид помолчал.

– И где же этот человек?

– Он мертв.

– Странный вы народ, олигархи. Мог бы привести его в суд и посадить Рыдника.

– Я не могу посадить Рыдника, – отозвался Баров, – ни с показаниями этого агента, ни каким другим способом. Если бы я пошел в суд, против меня встала бы вся система. Она бы отстаивала честь своего генерала, что бы он ни сделал, потому что, отстаивая его, все остальные члены системы отстаивают свое право делать такие же вещи. Олигархи не борются с системой, Халид. Они ее используют.

– У тебя есть другие дети?

«У меня есть дочь Даша», – подумал Баров. Дочь Даша, которой сейчас было бы шестнадцать лет. Дочь, которой он каждый год на первое сентября покупал новые учебники и новую школьную форму. Он каждый год делал это сам и относил покупки в детскую комнату на втором этаже своего особняка. И он все время просил прислугу менять там постель и стирать вещи. Прислуга с пониманием относилась к просьбе. Еще бы, за такие-то деньги.

– А у тебя?

– Нет, – сказал Халид. Помолчал и неожиданно добавил: – Моя жена была русская. Я развелся с ней, потому что она не смогла родить мне сына. А потом оказалось, что дело во мне.

– И ты стал убивать чужих детей, потому что не можешь родить собственных?

Молчание Халида было как тиканье часового механизма.

– Ты понимаешь, – ровным голосом спросил чеченец, – что, если бы мы были не одни, ты был бы уже мертв? За эти слова?

– Я и так мертв. Мы оба мертвы.

Халид помолчал и вышел из комнаты.

Карневич открыл глаза. Тело его плавало где-то в невесомости, и пластиковый пакет в капельнице походил на воздушный шарик, привязанный к его телу.

Он всплывал в сознание медленно, как аквалангист, опасающийся декомпрессии, и первые несколько мгновений он не мог понять, откуда взялась больница и что ему снилось. Потом он перевел глаза со склонившейся над ним медсестры к бело-серой спине с автоматом. «Чеченец, – мелькнуло в голове, – чеченец, они никуда меня не отпустили, они просто разрешили прийти врачу».