Юлия Латынина - Джаханнам, или До встречи в Аду

Один из генераторных залов сгорел весь, от фундамента до кровли. Другой уцелел и даже еще отработал две пятилетки. В прошлом году ТЭЦ остановили, генераторы вывезли из зала и бросили тут же, в снегу у ограды. Здание еще не успело развалиться полностью, одно время его отдали под гаражи – гнездо вечно пьяных механиков, развороченных карбюраторов, выпотрошенных дизелей и старых, обтрепанных бензовозов с желтой полосой на боку и надписью «Кесаревнефтепродукт».

Теперь, ругаясь и торопясь, чеченцы загоняли в это здание заложников. Они явно нервничали, то и дело звучали короткие очереди, и, казалось, в воздухе пахло отчаянием и страхом.

– Внутрь! Кому говорю, внутрь!

Два одиночных выстрела. Чей-то крик.

Внутри было просторно – куда просторней, чем в заводоуправлении, и гораздо холодней. Боевики в камуфляже стояли везде – на железных лестницах, на балюстраде, опоясывающей второй уровень, направив дула автоматов почти вертикально вниз. На стене лицом к Мекке висел огромный портрет Ленина, вышитый на алом бархате, и фанерный лозунг под ним сообщал: «Да здравствует СССР – братская семья народов!»

Братская семья давно хлесталась из автоматов, но фанерному щиту до этого не было дела. Империя развалилась, а лозунг уцелел.

Пространство бывшего машинного зала было так велико, что Карневич даже не понял, как они собираются контролировать заложников.

– В середину! Все в центр!

Автоматная очередь гулко ударила по стенам и нервам. Через десять минут заложники сбились в кучу на месте вырванного с мясом генератора. Карневич оглядывался в поисках Хасаева. Но лидера боевиков нигде не было видно.

Серые цементные колонны переходили в крышу на высоте третьего этажа, и между заложниками и крышей на отметке второго уровня стояли чеченцы. В воздухе метались перепуганные голуби – теплая заброшенная ТЭЦ была их любимым убежищем.

– Сесть! Всем сесть! Ну!

Холод бетонного пола пробирал до костей. Карневич внезапно вспомнил слова Барова о том, что Хасаев до сих пор вел себя очень рационально. Даже со взрывчаткой его люди обращались так, словно боялись случайного сбоя больше, чем штурма. «Как же они заминируют такое пространство?» – подумал Карневич. В душе внезапно вспыхнула надежда. Даже если чеченцы снова поставят среди заложников ящики с сорокакилограммовыми зарядами разминирования, на таком пространстве взрывная волна неминуемо рассеется, и у многих будет шанс остаться в живых.

В следующую секунду ворота в дальнем конце зала распахнулись, и свежий поток воздуха подхватил распяленную над ними растяжку; «Крепи ударным трудом силу Родины!» В ворота, один за другим, въехали пять двадцатитонных мазутовозов, сравнительно новых, недавно закупленных в Японии, со сверкающей черной полосой на желтом боку и с желтыми же иероглифами вдоль черной полосы.

Машины ползли по бетону, как прожорливые гусеницы по капустному листу. Колеса размером с человеческий рост давили рассыпанный мусор. Потом машины стали разворачиваться, с трех сторон окружая испуганных, замерших посреди зала людей. С четвертой стороны была стена с шеренгой автоматчиков, и все автоматчики были без масок.

Почему-то это очень напугало Карневича. До сих пор с открытыми лицами ходили не больше десятка боевиков, видимо, полагавших, что их имена и физиономии и без того известны властям. Мила в ужасе прижалась к американцу.

Из шеренги вышел Руслан Касаев, повелительно поднял руку вверх и заговорил:

– Если кто-то решил, что в этих машинах мазут, – он решил неправильно. В них бензин. Наполовину. Другая половина – это пары бензина. Если кто не понял, что это значит, пусть спросит у соседа.

«Вот сейчас кто-то побежит, – подумал Карневич, – террористы выстрелят, рикошет попадет в цистерну…»

Но никто не бежал и не кричал. Люди ошеломленно жались друг к другу – все они работали на нефтезаводе и хорошо понимали, что такое взрыв пятидесяти тонн горючего. Все они знали, как именно были уничтожены нефтебазы в Озлони, Торшевке и Дарьине. И все они понимали, что именно имел в виду Руслан: пары бензина в данной ситуации были гораздо опасней мазута.

– Нас убьют? – шепотом спросила Мила у Барова.

Данила не ответил, пошатнулся и сел на бетон. Выглядел он ужасно: разбитые губы, ссадина над левой бровью и синяк в пол-лица, от скулы и до глаза. И впервые за три дня Карневич видел олигарха растерянным. Баров не был растерян даже после стрельбы и взрыва резервуара, когда мирный завод внезапно превратился в город Грозный, он мгновенно ориентировался в ситуации, тотчас принимал решения, и Карневич внезапно почувствовал, что он, как и все другие, просто уже очень сильно привык за эти три дня доверять решениям Барова.