Юлия Латынина - Джаханнам, или До встречи в Аду

– Слышь, ты, буржуй, – сказал сержант, – ты здесь больше никто. Твое место у параши, понял?

– Отстань от девушки, – повторил Баров намеренно громко.

– А че, твоя, что ль? Была твоя, стала наша. Она сама хочет.

– Так же, как та, другая? Сацита? С которой вы праздновали двадцать третье февраля?

– Ты че? – изумился сержант.

– Ты забыл, как ты хвастался на яхте? Как вы брали ее всем блокпостом, ты и твой Исенин? Как вы привязали ее за руки к сошкам? Как потом, когда надоело, вы вбили бутылку ей во влагалище и выкинули в лес умирать?

Сержант, переменившись в лице, отступил на шаг. Он наконец понял, что именно Баров говорит, а главное – кто эти слова слышит. На его бутылкообразной харе нарисовался неподдельный ужас.

– Ты че, че ты порешь?

– Кто были остальные?

Сержант обернулся. За его спиной стоял неслышно спустившийся с лестницы мальчик-чеченец, и лицо его вблизи вовсе не было молодым. Это было лицо семнадцатилетнего старика.

– Мамой клянусь, – прохрипел сержант, – я ниче такого не тер, я ваще с ним не тер…

– У тебя нет матери, русская свинья, – сказал чеченец, – у таких, как ты, нет матери.

В следующую секунду чеченец ударил его автоматом в живот, и Баров увидел, как тупой, не снабженный штыком ствол проминает рубашку, мгновенно потекшую красным, и уходит во внутренности. Грянул выстрел, и пуля, вынося куски кишок и кожи, ударилась о стену, выщербив из нее штукатурку. Сержант некоторое время с изумлением смотрел на автомат, торчавший из живота, а потом мягко закрыл глаза и завалился на бок.

Мальчик оглядел оледеневших заложников, выдернул автомат и неспешно пошел наверх.

Все молчали. Сержант дошевеливался на полу, как перерубленный пополам дождевой червяк. Прошло несколько секунд: дверь в зал распахнулась, и на пороге появились Маирбек и Висхан. Висхан что-то крикнул мальчику по-чеченски, тот спокойно ответил. Маирбек с досадой пожал плечами, схватил сержанта за руки и потащил из зала. Дверь захлопнулась. По жемчужно-серому паркету к ней тянулась багровая полоса. Штукатурка в метре от Барова была в кишках и крови.

Молчание продолжалось еще с минуту. Потом Баров, все так же держась за стенку, выпрямился и ткнул пальцем в заложника, который прислуживал солдатам.

– Тебя как зовут? – спросил Баров.

– Витя. Виктор.

– Иди, Витя, и раздели еду. Поровну на всех.

Баров наконец сполз по стене. Карневич подошел к нему и сел рядом. Глаза хозяина завода были закрыты, на лбу блестели капельки пота.

– Ты всегда так расправляешься с теми, кто тебе мешает? – тихо спросил Карневич. – Чужими руками?

Баров молчал так долго, что Сергей уже решил, что тот потерял сознание. Торопливо подбежавший заложник поставил рядом хлеб и банку сгущенки. Карневич, воровато оглянувшись, разломил хлеб пополам. Есть хотелось так, словно он голодал два дня. Карневич уже хотел вгрызться в горбушку, когда рука Барова с неожиданной силой сомкнулась на его запястье.

– Когда ты последний раз ел? – спросил Баров по-английски.

– Вчера днем. Я, знаешь, как-то забыл поужинать после твоего визита…

– Ты не диабетик?

– Нет.

– Положи хлеб на место. Ничего не ешь. Пей только воду. Я научу тебя, как выбраться отсюда.

В одиннадцать часов утра Халид пустил к раненым врачей. Рану Данилы Барова обрабатывал один из лучших хирургов города, Александр Ратковский.

Диагноз его оказался неожиданно утешительным: пуля не задела ни один из важных органов, непрестанная же боль, которую мог снять только сильный анестетик, происходила от раздробленного пулей ребра. Когда Ратковский разматывал бинт, он увидел между струпьями засохшей крови крошечную записку.

– Так болит? – спросил Ратковский, наклоняясь к раненому. После того, как записка перекочевала в ладонь Ратковского, хирург сам наложил бинты и повернулся к окружавшим его боевикам:

– Этому человеку необходима операция, иначе осколки ребра могут проткнуть легкое. И эту операцию можно сделать только в стационаре.

Висхан, безучастно скорчившийся на стуле, легко встал и подошел к распростертому на столе пленнику. На его смуглом лице ничего нельзя было прочесть. Из-под зеленой повязки торчали сломанные уши борца.

– Правда? – сказал Висхан.

Удар, нанесенный им раненому, был такой силы, что Баров слетел со стола на пол. Данила оглох от собственного вопля, и тут же его ударили снова – прикладом прямо по ране.

– Что он тебе передал? – спросил Висхан, повернувшись к Ратковскому.