Леонид Влодавец - Фартовые деньги

Тогда Борман не очень навязчиво подсказал Шуре, что надо внезапно и тихо исчезнуть с дачи. Уйти, так сказать, «по-английски», не прощаясь. Залечь где-нибудь подальше от родной области, подлечиться, а он, Борман, аккуратно вычислит всех стукачей и разберется с кем надо. Казан, честно говоря, к этой идее отнесся с настороженностью. Потому что Борману, похоже, очень хотелось порулить конторой. А Шура хорошо знал, что нет такого «вице-», который не хотел бы лишиться этой приставки. Как-никак следил за политикой и Янаева помнил, и Руцкого… Отдашь Борману бразды — и останешься с голым хреном. С другой стороны, торчать на даче, где кто-то против тебя работает, и ждать, пока тебе в супчик стрихнину подсыплют или мину в сливной бачок загрузят, — тоже не сахар. Тем более что этим «кем-то» может запросто оказаться и сам «партайгеноссе». Хотя прямых доказательств против него у Казана не имелось. Конечно, можно было и без доказательств разобраться с Борманом, но в конторе это могло наделать лишнего шума. Борман — не хрен с горы, у него есть корешки, которые сейчас вполне нормально пашут и блюдут верность Шуре, но могут не проявить понимания, ежели Борман, выражаясь по-научному, «подвергнется необоснованным репрессиям».

В общем, Шура решил, что надо поступить именно так, как подсказывал Борман. Только уйти не одному, а с Нинкой. Потому что почти не сомневался, что ежели Борман действительно работает не на Шуру, а на какого-то дядю или на самого себя лично, то в отсутствие Казана запросто сделает из «лохотронщицы» Мату Хари, да так капитально, что Шура сам в это поверит. А если Нинка будет при Казане, то свалить на нее ничего не удастся.

Конечно, умом Казан вполне допускал, что Нинка может быть стукачкой, но сердце подсказывало — лажа все это. В конце концов там, на дороге, она его спасла. Даже если представить себе, что все это нападение было разыграно ради Нинкиного «внедрения» — а на это дело Борман периодически полушутя намекал! — то становится непонятно, на фига ради этого «внедрения» нужно было оставлять в живых Казана? Мура и чушь собачья.

Были у Казана и более сложные сомнения. За эту неделю, пока он подлечивался, Борман мог Нинку, как говорится, «завербовать». Припугнуть, соблазнить, купить, наконец… Чужая душа потемки. Сейчас, после разговора в беседке и постели, сердце и эту версию считало мурой и чушью. Но разум все еще не находил для Нинки абсолютного алиби по этой, так сказать, «статье». Впрочем, тот же самый ум-разум подсказал Казану, что ежели Нинка и впрямь «змея, пригретая на груди», то будет лучше, если он станет держать эту змейку за шейку, под постоянным наблюдением, а не отбросит от себя на пол, где она сможет его за пятку тяпнуть. И если Нинка действительно окажется змеей — это Шура допускал чисто теоретически, — то он лично свернет ей шею, не прибегая ни к каким дружеским услугам.

Свой побег с дачи Казан решил особо не рекламировать. Борман должен был оставаться единственным человеком из всего Шуриного окружения, который посвящался в тайну этой операции. Тем самым, если произойдет утечка, то вина «партайгеноссе» будет бесспорна. Шура хорошо понимал, что малость рискует, но рассчитывал на то, что даже если Борман скурвился, то не захочет подставляться. К тому же участие Бормана предполагалось лишь на первом этапе мероприятия, а дальнейшие перемещения Казан намечал осуществлять по своему собственному плану, о котором уведомлять «партайгеноссе» не собирался.

Итак, все должно было начаться в восемь вечера. То есть всего-навсего через полтора часа. И Казан, в общем и целом, довольно четко подсчитал, сколько времени у него займет визит к Нинке. Разум ему подсказывал, что трахнуть Нинку надо еще до поездки, дабы поставить все точки над «и» и окончательно определиться в отношениях, которые между ними существуют. Это все было по уму, но, как уже говорилось, ум и сердце у Шуры действовали в последнее время весьма несогласованным образом.

Дело в том, что в прежние времена, поимев какую-либо бабу, Казан, даже если она ему «до того» крепко нравилась, тут же резко охладевал к ней. Иногда даже легкое отвращение начинал испытывать от переизбытка удовольствий. Ум все это, конечно, помнил и соответственно прикидывал дальнейшую политику.

Однако в случае с Нинкой все получилось совсем не так. Шура умом понимал, что надо драпать с дачи, а сердце подначивало его плюнуть на все прежние планы и остаться здесь, с этой бабой, на всю ночь. Потому что вопреки прежнему опыту оказалось, что Казан, поимев Нинку, никакого отвращения и охлаждения к ней не испытывает, а, совсем наоборот, ощущает приливы нежности и благоговения к этому отнюдь не ангельскому существу.