Сергей Майдуков - Слепая ярость

Характер у него был сильный. Он умел признавать поражение и сохранять достоинство даже спросонья, сидя на кровати в трусах, с разбитой физиономией. Не приближаясь вплотную, Лунев повернул к нему мобильник и прокрутил ролик с показаниями Мягковой.

– Сука, – прокомментировал Котов, вытирая окровавленные пальцы о простыню.

– Точно, – согласился Лунев. – Редкостная. Но полезная. Копия этого познавательного фильма отправлена по интернету Алене Колесниковой. Она уже за границей, так что до нее вам не добраться.

– И чего ты от меня хочешь?

– Встречных показаний. Пооткровенничай со мной, и я уйду.

– На зону меня решил упечь?

– Угу.

– Меня такой вариант не устраивает, – заявил Котов. – Лучше сразу подохнуть. Урки на ремни порежут. Так что стреляй.

Лунев отступил на шаг, целясь генералу в лицо. Было ясно, что тут номер с запугиванием не пройдет, а для пыток не было ни времени, ни возможности, ни, самое главное, желания. Котов внушал Луневу нечто вроде уважения. Он понимал, что видит перед собой выродка, врага рода людского, но палец, обхвативший спусковой крючок, не желал сдвигаться даже на микрон. Он словно прирос к железу.

– Показаний Мягковой хватит, чтобы тебя засадить, – сказал Лунев, стараясь придать голосу ту уверенность, которой не испытывал.

– Тогда зачем ты здесь? – спросил Котов. – Стреляй или убирайся. – Он потрогал лоб. – Башка с похмелья раскалывается, а тут еще ты.

Он встал.

– Ни с места!

Грозный окрик на Котова не подействовал. Он обошел кровать, взял бутылку и принялся вливать в себя ее содержимое. Небритый кадык дергался, издавая сдавленные звуки.

Так продолжалось, пока бутылка не опустела. Котов провел тыльной стороной ладони по усам, шумно выдохнул, сглотнул и посмотрел на Лунева увлажнившимися глазами:

– Ты смерти боишься?

– Не очень.

– А я вот совсем не боюсь, – признался Котов. – Иногда гляжу в зеркало на свое мурло и спрашиваю: ты зачем живешь? Ответа не знаю. Выходит, незачем. А на хрена тогда? Звезды на погонах сменить? Еще пару лимонов в банк закатать? Надоело. Остосклиздело.

– Семья у тебя есть? – спросил Лунев зачем-то.

– У меня-то семья есть, а вот меня у нее нет, – сказал Котов. – Дети не желают меня видеть. Сын однажды выступил: катись, мол, отсюда, мент продажный. С тех пор качусь.

Он заметно опьянел. Его круглые глаза подернулись поволокой. Облизнув губы, он попросил:

– На трюмо ром стоит. Брось мне.

Лунев взял бутылку и собрался переправить ее генералу, когда обнаружил, что тот целится в него из пистолета.

– Всегда держу табельное оружие под подушкой, – пояснил он. – Привычка.

– Хорошая привычка, – сказал Лунев первое, что ему пришло на ум.

Его и Котова разделяли каких-нибудь четыре метра. За какое время пуля преодолеет это расстояние? Две пули, выпущенные одновременно…

– Мы с тобой как дуэлянты, – усмехнулся Котов. – Не пальни сдуру. Лучше кидай сюда бутылку.

Лунев кинул. Котов поймал, вытащил пробку зубами, выплюнул, стал пить, держа бутылку так, чтобы не выпускать противника из виду. Его рот скривился, глаза смотрели, не моргая.

– Сын, который меня послал, в полицейской академии учится, – сообщил он во время передышки. – Выпрут его, если правда всплывет. Значит, надо постараться, чтобы не выперли.

«Сейчас выстрелит, – понял Лунев. – Надо его опередить».

И опять не сумел спустить курок.

– Есть один способ сохранить свое доброе имя, – продолжал Котов заплетающимся языком. – В нашем ведомстве особое отношение к тем, кто…

Не договорив, он скосил рот, чтобы сделать еще пару глотков рома. Потом быстро приставил пистолет к виску и сказал:

– Пока, Лунев. Дальше вы тут без меня. Мне пора.

Буднично попрощавшись, словно готовясь просто выйти из комнаты, он разнес себе череп. Еще до того, как от малиновой гущи, шмякнувшейся об стену, побежали первые потеки, Лунев бросился к выходу. Руки его слегка дрожали, пока он прятал пистолет, сбегая по лестнице. Прежде он никогда не видел самоубийств. И предпочел бы совсем обойтись без этого опыта.

Днем из-за облаков выглянуло солнце, снег приобрел такую яркую белизну, что глазам было больно смотреть, а тени сделались глубокими, ярко-синими. До весны было еще далеко, но она уже постепенно приближалась: это ощущалось в чириканье воробьев, в свежем аромате воздуха, в тающих сосульках. Зима, правда, еще прочно стояла на своих позициях и не собиралась признавать своего неминуемого поражения.