Сергей Нуртазин - Степной десант. Гвардейцы стоят насмерть!

Гришка уже не плакал, молчал, слушал. Сосед протянул ему перевязанные руки.

– Вот, смотри. Ты думаешь, мне легче? Ни покурить, ни ложку взять, ни задницу подтереть. Каково? От кистей, почитай, ничего не осталось. А домой вернусь, как по дому работать, как милку свою щупать? Я же не унываю. Верю, что справлюсь с этой бедой. И ты справишься. Неужто власть за то, что мы за нее жизнь отдавали, нас в трудном положении оставит? – Артиллерист указал перевязанной рукой на еще одного соседа по палате, пулеметчика с повязкой на глазах, шутливо сказал: – Вот, Николышин тоже не унывает, хотя есть над чем задуматься. Ему, конечно, в отличие от меня, будет, чем свою бабу тискать, но вот незадача, сослепу можно и к чужой жене присоседиться. Того и гляди конфуз с ним может случиться.

Николышин улыбнулся.

– Я свою Авдотью Прохоровну с другой бабой не перепутаю. Она у меня женщина формами объемистая. И душой добрая… А вот у моего соседа, Игната, баба маленькая росточком, худющая, но сварливая, не дай бог кому такую супружницу. Раиской зовут. Уж она над Игнатом измывалась. Вшивиком называла от злости своей. Хотя Игнат мужик чистоплотный, силой и здоровьем не обделенный, но слабохарактерный дюже. Только и он однажды не стерпел, сказал, что если она его еще раз Вшивиком назовет, то он ее на тот свет определит.

Артиллерист спросил:

– Ну и как? Перестала?

– Как бы не так. Разве такую напугаешь. Она тут же ему и ответила вроде того был ты Вшивик, Вшивиком и останешься. Игнат рассвирепел, повалил ее на пол и душить начал. У нее дыхание сперло, говорить не может, аж посинела вся, а пальцами показывает, будто ногтями вшей давит, мол, Вшивик ты, Вшивик.

Все рассмеялись. Смех захлестнул палату, веселость коснулась даже Вострецова, он слабо улыбнулся, превозмогая боль. Дольше всех смеялся артиллерист. Смеялся звонко, заливисто, до слез. Когда успокоился, утерся перебинтованными руками, посмотрел на Николышина.

– Дальше-то что? Придушил Игнат бабу?

– Не успел. Детишки их к нам прибежали, сказали, что папка мамку убить хочет. Мы с женой кинулись к ним в избу. Едва успели, кое-как его оттащили.

– Чего же не ушел он от нее, раз такая вредная была?

– Кто его знает? Может, любил. Да и детишек оставлять не дело. Раиска, несмотря на то, что худющая, ему аж девятерых нарожала. Мал мала меньше. Он с ней неделю не разговаривал, а потом война началась. Через три месяца Игната вместе со мной на фронт забрали.

Артиллерист вновь обратился к Вострецову:

– Вот, видишь. Николышин духом не падает, да еще и нас байками развлекает, а ты раскис. Крепись, парень.

Слова соседа на время утишили душевную боль, но на смену ей пришла боль физическая. Болела раненая нога. Когда было совсем невмоготу, обращался к Богу. Тихо, чтобы не слышали соседи, просил:

– Господи! Господи милостивый, помоги! Избави от боли! Дай излечения! Молю тебя!

Вспоминал, чем мог прогневать Всевышнего. Отчего-то до мелочей ясно, словно живые, вспомнились расстрелянный им молодой калмык-легионер и убитый на немецких позициях у ильменя Дед-Хулсун большеглазый туркестанец. Тогда он стрелял в безоружных людей. Угрызения совести усиливали страдания. И он снова обращался к Богу. Просил прощения и помощи. Верил, Господь помог остаться в живых во время адского обстрела под «Ревдольганом», спас в застенках отдела НКВД, в штрафной роте, вызволил из немецкого плена. Надеялся, что поможет справиться и сейчас.

В эти тяжелые для него дни и ночи санитарка Антонина Ивановна была рядом. Она же заставила его есть.

– Ты кушай, сынок, кушай. Пища – она силы придаст, скорее раны заживут. Поправишься, домой поедешь. Ты откуда родом?

– Из Ярославля.

– А родители живы?

– Мама и сестра Галя еще. Замужем. Только я ее мужа не видел. К тому времени меня уже в армию призвали.

Антонина Ивановна погладила его по голове.

– Вот и хорошо. Ты письма им пишешь?

– С фронта писал, а сейчас… У мамы здоровье слабое… Как я про ногу покалеченную, про глаз, про изуродованное лицо напишу… Ей ведь расстраиваться нельзя.

– А ты напиши, что легко ранен и, может быть, приедешь на побывку. Так маму свою успокоишь и подготовишь к своему приезду.

Когда заметила на его груди крестик, спросила:

– Верующий?

Гришка, не зная, что ответить, сказал:

– Крестик мама надела, когда в армию призвали, и молитве научила, которая в бою бережет.

Санитарка наклонилась, прошептала:

– Вот она тебя от смерти и сберегла, а значит, молись. Проси Господа о скорейшем исцелении. А я в Покровский храм схожу, свечку о твоем здравии поставлю. Все у тебя хорошо будет. Бог милостив, поможет.