Сергей Самаров - Волчья тропа

– Все, гонит он ее. Категорично гонит. Эх, спрятался… Только я прицелился…

– Короче! Все ко мне… – распорядился эмир и шире разложил перед собой планкарту поселка. – Теперь мы знаем, где «мент» сидит. И из троих он один остался. Мы туда не пойдем. Нам вообще к этому дому не надо. Абдул-Меджид, даю тебе ровно три часа. Засекай время. Навести свой дом, посмотри на внуков, поговори с сыновьями. Может, они захотят к нам присоединиться. Я тоже схожу, свою семью навещу. Через три часа вернусь с новостями. Ваха и Гаджи-Гусейн, оставайтесь на местах. Подкараульте этого старлея. С «ментами» у нас разговор должен быть коротким. Остальные – будьте готовы. Выставите посты. За меня остается Нажмутдин Омаров. Смотри! Никакой самодеятельности!

Нажмутдин поднялся во весь свой гигантский рост.

– Понял, эмир, – мрачно ответил он, умышленно приглушая свой тяжелый басистый голос.

Эмир Нариман давно уже присматривался, какой у Нажмутдина рост. Однажды даже спросил. Омаров в ответ только неуверенно пожал плечами:

– В школе еще, в десятом или одиннадцатом классе, был двести шестнадцать. Тогда перед физкультурой меня специально измеряли. Но потом еще, кажется, подрос. Сейчас, думаю, под двести двадцать уже вытянулся. Штаны слегка коротковаты стали.

Слово «слегка» явно было из другой истории. Все в отряде хорошо знали, что штаны – это обычная беда Нажмутдина Омарова. К счастью, он имел не слишком большую ступню, и обувь ему всем отрядом, бывало, добывали в бою, специально охотясь на крупных людей. А если она не подходила, то просто обрезали задники. Но вот сами ноги у Нажмутдина были чрезвычайно длинные, и штаны подобрать ему никак не удавалось, поэтому он всегда ходил в коротких штанах, спускающихся ему едва-едва ниже колена. Но даже с короткими штанами у гиганта всегда были проблемы. Кажется, не было такого боя, чтобы шальная пуля не порвала их в каком-нибудь месте. Могла ведь и в тело запросто угодить! Тем более гигантские размеры Омарова не позволяли ему как следует спрятаться в укрытии. Однако пули все равно рвали только штаны, иногда задевая по касательной сами ноги. Нажмутдин давно к подобному привык. Выглядела его фигура достаточно смешно, но смеяться над гигантом никто не решался. Омарову стоило только посмотреть на кого-то серьезно, как человек готов был откусить себе язык – такая во взгляде гиганта была сила. Этот взгляд становился добрым и понимающим только тогда, когда великан смотрел на карлика Абубакира. Нажмутдин Омаров прослыл человеком мрачным и злобным, хотя никому специально старался зла не причинять и не вступал в споры с братьями по оружию.

Эмир Нариман ценил этого гиганта за его крупные, почти слоновьи уши, которые часто слышали то, чего не слышал никто. И если подкрадывался враг, Нажмутдин первым объявлял тихую и незаметную тревогу, что уже несколько раз выручало и спасало от беды отряд, позволяя скрыто подготовиться к встрече противника. А уж про исполнительность гиганта и говорить не стоило. Он являлся доверенным лицом эмира и всегда с честью справлялся с поставленной перед ним задачей. И сейчас, оставляя Нажмутдина вместо себя, Волк знал, что в отряде все будет спокойно.

Поднявшись первым и погладив по голове карлика Абубакира, которого он оставил в отряде из-за странной внешности, которую родственники эмира могли попросту не принять, Бацаев двинулся в сторону села, краем глаза заметив, что за ним поднялся и пошел возрастной Абдул-Меджид. Но бывшему тренеру было не совсем по пути с эмиром. Нариману следовало пройти прямо целый квартал после первого перекрестка, тогда как Абдул-Меджиду на том же перекрестке следовало сразу повернуть направо. Но до перекрестка они все же дошли вместе, и, прежде чем разошлись, прозвучал выстрел из громкой снайперской винтовки Чохкиева.

С гребня скалы послышались голоса. Можно было узнать голоса Вахи и Гаджи-Гусейна, но слов разобрать было невозможно.

– Будем надеяться, что Ваха подстрелил того старлея-«мента»… – сказал эмир.

– А что, если этот старлей – жених твоей дочери? – ответил старый тренер. – Что тогда? Что, если ее ранили?

– Да ну… – отмахнулся Нариман. – Наговоришь еще… Мне бы жена насчет жениха давно сказала. Я же по два раза в месяц звоню ей.

Эмир Нариман рассчитывал увидеть за углом квартала свой старый дом, который он покинул долгие семь лет назад, ровно через год после смерти от неизлечимой болезни своего престарелого, исхудавшего от болезни отца. И до калитки его тогда проводила только мать Джавгарат. Такой он и запомнил ее: еще не старой женщиной, стоящей у калитки и вытирающей уголком платка слезы. Дальше провожать себя сын не разрешил, иначе Джавгарат прошла бы до окраины села и увидела бы, с кем он уходит. А он этого не желал. И сейчас, подходя к углу улицы, Волк ожидал увидеть все те же металлические ворота с калиткой. Может быть, даже и саму Джавгарат, снова стоящую в прежней позе, как тогда, когда он, уходя, обернулся, чтобы бросить на мать прощальный взгляд. Но она, как и положено женщине, смотрела в землю, а не вслед сыну. Да и жену рядом с матерью тоже увидеть хотелось бы. Все-таки он не зря же звонил домой, предупреждал о своем появлении. Его должны были ждать и, как он надеялся, должны были встречать. Но, наверное, не брат, у которого своих забот хватает. Брат держал в селе собственный магазин, в котором торговал продуктами и стройматериалами. А с тех пор, как у него жена умерла от какой-то болезни, на нем держалось воспитание пяти дочерей. При живой жене брат дочерям времени почти не уделял, ему было не до них. А теперь пришлось самому детьми заниматься.