Иван Житомирский - Три капитана

Наташу и ещё нескольких человек сбил на остановке автобуса пьяный водитель. Произошло это в середине июля, на следующий день после отъезда Михаила в Карелию. А узнал он об этом только по возвращении. Вернулись они в пятницу к концу дня. Пока он докладывал командиру полка, стало совсем поздно. И он позвонил утром. Подошла её мать и попросила приехать.

А после тяжёлого разговора с её родителями он, уже зная о случившемся, поехал в санаторий к отцу. Сработал, видимо, ещё детский инстинкт – если что-то не так, беги к папе.

Они сидели на скамейке в отдаленном углу санаторного парка. Отец после двух недель отдыха заметно посвежел и окреп, но сейчас хмурился, положив подбородок на поставленную между ног трость.

– Прости, я что-то не понял, в чём именно состоит проблема? – Голос отца был неожиданно сух.

– Ну как же! – Эта внезапная сухость застала Михаила врасплох. – С ней случилось жуткое несчастье, и её родители передали мне её записку.

– Ты сказал, что в записке не было от неё ничего, кроме почерка. И причём здесь всё остальное, включая её, как бы это сказать, старательно делающих партийную карьеру родителей? Я не избегаю компаний, где они бывают, только потому что они чаще всего берут с собой Наташу.

Отец замолчал. Достал сигарету, протянул пачку Михаилу. Закурили. А когда отец положил ему руку на плечо, Михаил уловил исходящий от обшлага старой рубашки слабый родной запах. Так пахнет от всего в шкафу, где до сих пор лежат и висят мамины вещи. Где-то за санаторием свистнула и застучала колесами электричка. С детства любимая добрая и грустная песня железной дороги – та-тах, та-тах… Не бойся, сынок, это туннель, сейчас опять будет солнышко. Когда это было? Без малого четверть века назад…

Он сжал пальцы отца, лежащие на его плече. Последний раз он видел маму… шестнадцать?…, да, шестнадцать, в сентябре будет шестнадцать лет с того дня, как он, неуклюжий пятиклассник с портфельчиком в руке, стоял рядом с отцом около больницы, а мама смотрела на них из окна. Сейчас, когда он вспоминает выражение маминого лица в тот день, ему делается страшно. А тогда он ничего не понимал. Хотя нет, было страшно и тогда, страшно было, что у мамы не было кос, страшно было видеть почерневшее лицо отца. И еще он запомнил боль: отец купил ему накануне ботинки, и левый жал.

– Слушай, пап…

– Погоди, сынок. Вот что я скажу. Когда я пару лет назад увидел, как она на тебя смотрит… С глубокой и чистой любовью, именно любовью, без всяких гормональных всплесков, о которых хихикали вокруг тупые бабы, никогда, кстати, не испытывающие никаких всплесков … А потом увидел, как на неё смотришь ты… Я был почти счастлив, первый раз после смерти мамы. Вы ведь хотели сейчас жениться?

– Ну да. В июне ей исполнилось восемнадцать, мы

собирались подать заявление после этой моей командировки. Её мать даже стала составлять список нужных гостей из своего, так сказать бомонда, но Наташа её пыл охладила … Папа, брось, я всё понимаю. Я помню свои ощущения, когда первый раз поймал её взгляд.

Михаил глубоко затянулся и сказал тихо:

– Она единственное, что мне Господь послал в жизни. Без неё может быть многое, но главного не будет.

– Так что ты здесь рассиживаешься?! Иди к ней и делай предложение. И не тяните со свадьбой!

– А как…

– А вот так! И с загсом договоришься, конфет не жалей, и, если её ещё не выпишут, попросишь священника придти в больницу. Уверен, что не откажет. Всё, не теряй времени, иди.

Наташа сделала небольшой глоток, вино она выбрала по совету метрдотеля. И вообще она с ним долго шепталась, пока Михаил ходил за предварительными закусками к витрине салат-бара. Он не хотел ей мешать и он подошёл к столику только тогда, когда она поманила его рукой.

Она сделала ещё один глоток и задумчиво произнесла:

– Ты, наверное, ломаешь голову, почему я пригласила тебя сюда сегодня? Перебираешь дни и даты? Напрасно. Мне просто нужно поговорить с тобой об одной вещи. Но это попозже. И не хмурься, никаких неприятных сюрпризов тебя не ждёт. Кстати, про вид. Вот скажи, почему ты всегда так победительно выглядишь? Как вспомню, как ты пришёл ко мне в больницу! Громовержец! Знаешь, если бы я тебя тогда уже не любила бы до умопомрачения, влюбилась бы сразу. Есть, что вспомнить!

Он стоял у входа в больницу и внутренне собирался. Так, второй этаж, первая хирургия, девятая палата. Предпоследняя дверь по правой стороне. Медицинский пост в начале коридора.

Он несколько раз глубоко вздохнул, насыщая кровь кислородом. Теперь адреналинчику – он представил, как мать диктует Наташе письмо. Готов? Готов. Ну, капитан, вперёд!