Андрей Воронин - Панкрат

Остроконечные купола горных вершин плавились в печи заката. Они горели темной медью, и небо над ними тоже пылало. Прозрачный горный воздух будто в кровь превратился…

Суворин затянулся. Выдохнул приторный дым, поморщился.

Как там говорил сержант? На бесптичье и попа — соловей. Завтра все выяснится. Завтра. А сейчас — спать. Он щелчком отправил окурок за край каменной осыпи, в пропасть. Повернулся и, наклонив голову, без шума нырнул в узкий проем входа, в коридор, все изгибы и неровности которого за четыре с половиной недели выучил уже, как свои пять пальцев.

Едва только его затылок коснулся грубого, обтянутого брезентом лежака, сооруженного из травы и тонких веток, как Суворин мгновенно погрузился в здоровый сон без сновидений.

— А про тебя так и не знаем ничего, — задумчиво протянул Чепрагин, не отрываясь от окуляров бинокля, снабженного системой ночного видения.

Его тихий, почти на грани слышимости шепот вплелся в негромкое шуршание дождевых нитей, протянувшихся между небом и землей, и тут же был унесен дуновением проснувшегося к вечеру ветра.

Ветер, дождь, слякоть… Чертова осень.

Суворин шевельнул упертыми в рюкзак локтями, разминая затекшие мышцы плеч. Покрутил головой — шея тоже за полтора часа сделалась точно каменная. Он расслышал только обрывки сказанного лейтенантом, но интуитивно восстановил недостающее, и сам вопрос был ему теперь понятен. Да, вчера он не стал распространяться о собственной персоне, о чем не жалел совершенно — еще раз перебирать в памяти все, о чем и так забыть до сих пор невозможно… В другой раз. То есть — никогда.

Поэтому он, тоже не прерывая наблюдения, едва разлепив запекшиеся губы, ответил Чепрагину, не поворачивая головы:

— Вернусь — расскажу.

Тот кивнул, будто возвращение Суворина было делом раз и навсегда решенным.

Седой чуть изменил настройку тепловизора — ему казалось, что струи дождя размывают и без того дрожавшие контуры часовых, прохаживающихся вдоль проволочного заграждения. Это раздражало и требовало принятия неотложных мер. Конечно, от его манипуляций изображение четче не стало, но зато появилось чувство удовлетворения от честно выполненного долга. Сделал, мол, все, что мог; если кто может, пусть сделает больше.

Они лежали в зарослях кустарника, на душном, исходившем молочным паром тумана ковре прелых листьев. Метра через три от того места, что служило им укрытием, начиналась вырубка, предшествовавшая лагерному периметру; здесь же, в распадке, поросшем орешником и черной ольхой, можно было схорониться без труда. В особенности — ночью.

В окулярах прибора ночного видения, усиленного цейсовской оптикой, мир становился неестественно зеленым. Зеленые фигуры часовых неспешно перемещались за проволочной сеткой, натянутой в два ряда (плюс спираль поверх второго). Зеленые вышки смотрели в зеленое небо с ярко-зелеными звездами. Зеленые лучи прожекторов скрещивались, словно шпаги, на территории лагеря через неравные промежутки времени. Неравные на первый, неискушенный взгляд. Определенная система в их работе была, но лежала она отнюдь не на поверхности. Панкрату потребовалась почти неделя на то, чтобы определить, по какой схеме изменяется продолжительность интервалов, через которые загорается тот или иной прожектор.

Так.., вот сейчас.., есть! До следующего — того, что справа, еще четыре минуты.

Панкрат следил за лагерем давно — еще до того, как к нему присоединились бойцы из “Омеги”. Он тщательнейшим образом изучил все подходы к базе боевиков, на брюхе исползав все вокруг и пролежав в холодной грязи несколько ночей. Но этого было недостаточно. Лагерь, расположившийся на горном плато, окруженном с трех сторон труднодоступными возвышенностями, имел еще и подземные уровни — один или даже несколько. Все-таки лагерь мог подвергнуться — рано или поздно — бомбардировке или любой другой атаке с воздуха, и на этот случай в “резиденции” главнокомандующего просто обязан был быть бункер. Но об этом Суворин не мог сказать ничего. Глядя с поверхности, не шибко много узнаешь.

Впрочем, кое-что он выяснил.

Сам базовый лагерь боевиков представлял собой очищенный от деревьев участок леса площадью примерно в один гектар. Полоса вырубки шла по периметру, и подходы к лагерю были открыты для охраны. Лагерь окружала “колючка”. Какая-то новая, вплетенная в решетку по образцу обыкновенного проволочного забора. Она была натянута в два ряда, на расстоянии четырех-пяти метров друг от друга, и между этими рядами прохаживались часовые — по двое на каждую сторону квадрата, форму которого имел вырубленный участок.