Виктория Дьякова - «Тигр» охотится ночью

– Я? – грустно улыбнулась она в ответ. – Ты забыл, сколько мне лет? Я старше твоей Эллис раза в два, наверное. Я ветеран еще той, Второй мировой войны, я с сорок второго года в окопах. Я еще под Сталинградом из зенитной пушки по эсэсовским танкам стреляла, когда они на наш госпиталь лезли. Так что извини, Том, но для подобных дел я уже слишком древняя. Поищи кого-нибудь помоложе.

– Не хочу никого искать, – он крепко прижал ее к себе. – Мне нужна только ты, и точка. И ты будешь со мной, даже не сомневайся. А не сможешь родить – возьмем малыша из приюта. Будет нашим. Хотя, если честно, мне немного странно, что у тебя никогда не было детей.

– Том, я тридцать лет своей жизни прожила в страхе. Я же из князей, из бывших, а в Стране Советов это равносильно преступлению. Отец убит, мать отравлена, мы с сестрой – под колпаком НКВД, все знакомые – либо в лагерях, либо расстреляны. Я всегда думала только о том, как бы мне выжить, как сохранить свою душу и остаться человеком. А вместо этого стала подозрительной, научилась никому не доверять. Каждый день я ждала удара в спину, подлости, расправы. Какие дети, о чем ты говоришь?! У моих детей там, в Союзе, не было бы никакого будущего! Я бежала из сталинского рая без оглядки, почти босиком, потому что энкавэдэшники, о чем меня, к счастью, предпредили, уже выехали за мной из своей конторы. Потом они с собаками гнались за мной по льду Финского залива, но мне все-таки удалось перебраться в Финляндию. А оттуда – во Францию. Мадам Мари приняла меня, дала мне образование, предоставила возможность работать, получить гражданство. Мне было тогда уже тридцать лет, а жизнь пришлось начинать с нуля.

– Почему мадам Мари так много делала для тебя?

– Когда-то мы с ее сыном очень любили друг друга, – вздохнула Наталья. – Не нервничай, он погиб в сорок третьем. Так что, как видишь, у моей кармы тоже тараканов хватает…

– Ладно, – сказал Роджерс, глянув на часы, – нам пора. – И громко крикнул: – Всем подъем! – Потом подозвал лейтенанта: – Тоберман, отдых закончен, выступаем.

– Есть, сэр.

– Собирайся, док, – Том поцеловал Наталью в лоб и отошел.

Она смотрела, как он раздает приказания подчиненным, иногда оборачиваясь и улыбаясь ей через плечо. Вокруг мельтешат пулеметные ленты, снаряжение, а за мужественным силуэтом Тома открывается залитый солнечным светом тропический пейзаж потрясающей красоты. В нем слились все мыслимые и немыслимые оттенки зеленого и голубого, он словно теряется в нежной, едва уловимой глазом дымке, уходя в бесконечность. И вдруг, заслонив экзотический пейзаж, перед внутренним взором возникли вздыбившиеся кони на Аничковом мосту, удерживаемые под уздцы мифическими атлантами. Коней сменил серо-голубой прозрачный свет в окнах княжеского дома на Фонтанке. Наталья вздохнула: сейчас в их старой квартире живут совсем другие люди, и им наверняка нет никакого дела до мифических коней на Аничковом мосту. Пролетарии, приехали из глубинки, что с них возьмешь? А ведь когда-то ее сестра Лиза, едва проснувшись утром, первым делом подбегала к окну и, распахнув шторы, здоровалась с ними: «Здравствуйте, кони!». Подражая сестре, маленькая Наташа шлепала босыми ногами по паркету, тоже подходила к окну и тоже приветствовала каменных лошадей. А гувернантка Фру, оторвавшись от готовки на кухне яблочных пончиков к завтраку, вбегала в их комнату и пугала обеих простудой, если они будут продолжать бегать по полу босиком.

Нет, тот блеклый питерский свет совсем не похож на этот яркий, ослепительный свет джунглей. Могла ли она представить себе там, в старой ленинградской квартире, что однажды увидит его, свет джунглей во Вьетнаме?! Могла ли предвидеть, что увидит и узнает всех этих людей, что полюбит Тома? Тома, жившего в то время на другом конце света – во Флориде. Нет, представить такое было попросту невозможно. Однако засевшие в памяти клодтовские кони заставляли порой плакать и сожалеть о своем решении. Сожалеть, несмотря на годы жизни за границей, несмотря на работу и чувства. Вот Лиза не выдержала: вернулась-таки в Ленинград. Правда, теперь она живет в другом доме и с конями на Аничковом мосту по утрам уже не здоровается – до них еще надо дойти. Сама же Наталья решила для себя, что не вернется на родину никогда. Пусть даже ради этого придется пожертвовать встречей с сестрой…

Но тогда Наталья еще не знала, сколь сильно память и одиночество иссушают сердце.

– Осторожно, мэм!

Задумавшись, она едва не оступилась, и Джонс поддержал ее под локоть.