Николай Шамрин - Афганские эпизоды. Сборник коротких рассказов

– Мухаммад! Ты должен доказать, что готов стать истинным воином. Это – русский лётчик, его самолёт сбили, когда он сбрасывал бомбы на наших братьев. Он уже не жилец, но ещё дышит. Прояви милосердие, облегчи его страдания, и мы сможем доверить тебе оружие.

Михаил не помнил, как нажимал на спуск и сколько патронов израсходовал. Он помнил только, как дёргался от выстрелов автомат в его руках. В тот день он стал настоящим Мухаммадом, а этот автомат – его верным спутником. Сейчас, лёжа на песке, он вдруг поймал себя на мысли, что не боится встречи с бывшими соотечественниками, напротив, ему было любопытно, узнают ли они в обожжённом солнцем душмане, солдата-срочника? Порывшись в заплечной сумке, Мухаммад вытащил белую рубашку. Когда-то давно, ещё в прошлой жизни, в одном из военных фильмах, он видел сцену с парламентёрами, идущих к окопам противника с белым флагом над головой. «Ничего, – подумалось ему по-русски, – сойдёт за флаг. Не зря Хафиза уложила свежую рубаху. Как чувствовала, что пригодится». Призыв командира прервал нестройный поток липких от жары мыслей.

Окрик: «Стой! Садись там, где стоишь», застал парламентёра в трёх шагах от вершины бархана. Моджахед послушно опустился на песок:

– Хорошо, командир.

Над песчаным гребнем показалась голова русского, очевидно, командира отряда. Мухаммад увидел в глазах офицера усталость и решимость. Сердце моджахеда сжалось от внезапной тоски, но поборов приступ, он первым задал никчемный вопрос:

– Что, командир, изучаешь?

Тот и не думал скрывать удивление:

– Ты – русский?

Мухаммад ответил с готовностью:

– Нет. Я – мордвин. Но, это дело не меняет. Я был в плену, принял ислам и теперь, я – пуштун. И моджахед.

– По убеждению? Или так, в силу обстоятельств?

Командир явно тянул время, но душман всё-таки ответил:

– Это важно? Можешь считать так, как тебе удобно. У меня здесь семья… Ладно, всё это сейчас неважно.

– С чем пожаловал, болезный?

В голосе русского слышалось презрение. Мухаммад вновь почувствовал, как тоска сжала его сердце. Слегка переведя дыхание, он приступил к главному:

– Командир велел передать, что уважает вас как воинов. И он не желает смерти шурави. Тебе просто надо отдать дипломат с бумагами и мы уйдём. И вы уйдёте. Без потерь.

Казалось, предложение заставило задуматься офицера, однако его ответ прозвучал достаточно быстро:

– Вот что, правоверный моджахед! Передай своему командиру, что мне нужно время для принятия решения. Сам понимаешь, вопрос слишком серьёзный, чтобы решать его сходу.

Мухаммад прикрыл глаза и, с показным равнодушием, произнёс:

– Мадждуддин знал, что ты ответишь именно так. Он даёт тебе полчаса. Так он сказал. Там, за барханом, отряд численностью в пятьдесят стволов. После той атаки мы знаем, что у тебя не больше десятка солдат. Я тебе от души говорю: отдай дипломат и твои бойцы останутся в живых. Они ведь ещё мальчишки. Им ещё жить и жить! Командир приказал уничтожить всех, кроме тебя. Он хочет, чтобы ты сам посмотрел в глаза матерей своих бойцов. Поверь…

Русский оборвал парламентёра на половине фразы:

– Молчи и слушай! Ты слишком много говоришь! Передай своему командиру, что через полчаса я приму решение, и оно будет окончательным. А сейчас, иди. Нам незачем продолжать разговор. Иди!

Мадждуддин взглянул на часы и взмахнул рукой. Выстрелы пяти гранатомётов не могли причинить шурави большого урона, но они подняли пылевую завесу, которая позволила моджахедам пройти больше половины дистанции. Мухаммад шёл на фланге боевого порядка. Внезапный порыв ветра слегка развеял завесу песка, и он увидел командира русского отряда, стрелявшего короткими очередями. На секунду даже показалось, что их взгляды встретились. Ему вполне хватило бы времени и навыков, чтобы одним выстрелом прервать жизнь недавнего собеседника, но уже знакомая тоска иглой пронзила его сердце, а в следующий миг, в эту же точку попала пуля. Последним видением земной жизни молодого душмана, стала его мать, стоящая на пороге их деревенского дома. Он прожил ещё пару секунд, успев сказать только одно слово: «Мама» …

Эпизод 5. «На живца»

В войне нет постоянной формы;

искусство войны состоит в обмане.

Цао Гун

Ротный раздражённо оглядел офицеров:

– Твою мать! Если бы вы знали, что мне сейчас комбриг наговорил! Я еле сдержался! – он тяжело опустился на стул и, придав лицу мрачную гримасу, хриплым от обиды голосом, продолжил – на хрена, говорит, мне такие разведчики? Что есть, что нет.