Андрей Воронин - Слепой. Глобальный проект

О лучшем стечении обстоятельств и мечтать не приходилось – Сиверов ворвался в никем не охраняемую, даже не запертую изнутри комнату и стал громко жаловаться, что его электронный ключ испорчен, поцарапан и не внушает никакого доверия. Застигнутый врасплох паренек вскочил с вертящегося кресла, спиной заслоняя монитор и нашептывая в телефонную трубку, что перезвонит. Истеричные и абсолютно глупые претензии клиента заставили его растеряться. Он что-то пробормотал о том, что лучше обратиться к дежурному администратору, но мужчина, производивший впечатление психически неполноценного, наседал, размахивал руками, оттесняя программиста от стола и угрожая забросать жалобами районную власть. Десяти секунд скандала Слепому хватило, чтобы найти нужный ключ среди лежащих на столе. Опустив кусочек пластика в карман, скандалист и паникер заметно притих, заговорил о влиянии всемирной паутины на человеческий разум, о том, что дети становятся зависимы от компьютерных игр. Потом неожиданно поинтересовался, где милый юноша учился. Огорошенный и окончательно сбитый с толку, парень стал отвечать требовательному постояльцу, а тот как-то очень интимно похлопал его по плечу, извинился за вредный характер и вышел вон. На прощание предложил вечером вместе выпить в баре и многозначительно послал воздушный поцелуй.

Если парень расскажет о жалобщике администраторше, та объяснит ему, что этот клиент – обычный нервный гомосексуалист, использующий любой предлог для знакомства с приятными юношами. А сейчас пусть прячет в сейф металлическую коробку от печенья, в которой хранятся резервные электронные ключи и благодарит Бога за то, что наградил его громким голосом и четкой дикцией. А еще – ревнивую молодую жену, которая позвонила очень вовремя. Не совпади все так удачно, Сиверов все равно добился бы своего, только другим, менее гуманным способом.

Если бы Бела жил и работал не в Венгрии, он никогда не оказался бы в подобной ситуации. С самого начала все пошло бы по-другому. А так – блестящая учеба в школе Будапешта практически гарантировала ему поступление в московский университет, куда самим москвичам путь был открыт далеко не всегда. Талантливый биолог, он выделялся среди разнонациональной студенческой братии не только редкой толковостью и усидчивостью, но и твердой убежденностью в том, что по окончании курса вернется на благополучную, политически стабильную дружественную родину. Никаких планов по поводу организации бизнеса в рамках дружбы народов или эмиграции в страны загнивающего капитализма Бела не вынашивал. Домой ездил часто – это было недалеко и не дорого. Ни баулов с фирменными джинсами и футболками, ни видеокассет не привозил. Он любил русские пельмени и чай «Бодрость» с зефиром. Пять студенческих лет он прожил в одной комнате с комсомольским активистом Пашей из Нижневартовска, и ничем не помог ему в осуществлении заветной мечты: найти и сдать родине заграничного шпиона. Бела был скучен до тошноты, ничего не знал и не хотел знать о политике, сексе, разлагающем влиянии поп-культуры. У него были две пары привезенных из дому джинсов и одна завидная джутовая куртка, но на занятия он ходил в брюках и пиджаке. Читал исключительно учебники, так что обвинить его хоть в какой-нибудь пропаганде чуждых идей было невозможно. Даже девушками, замечательными кругло и плоскогрудыми славянками, казашками, коренастыми прибалтийскими молчуньями – он не увлекался. Ни даром, ни на спор, ни за пластинку группы «АВВА», которые у него на родине продавались свободно, а в Москве позволяли неделю обедать в приличном ресторане, он не соглашался остаться с кем-то из них наедине. Он был из тех странных «знаек», которых не любят, но знакомством с которыми обоснованно гордятся и хвастаются. Пять московских лет пролетели быстро. Бела был самым молодым выпускником-иностранцем на курсе, потому что не учился на подготовительном – школьного знания языка было достаточно, чтобы сразу приступить к учебе на русском. В университетской библиотеке и школе общественных профессий, посещать которую мог любой желающий, он усовершенствовал свой и без того неплохой английский. И все это как-то само собой, без эпатажа, выступления на комсомольских и партийных сходках, участия в самодеятельности. Этого Бела Меснер действительно не любил и просто не мог принять: любая публичность, даже обычная человеческая открытость были ему чужды.