Андрей Воронин - Слепой. Антимавзолей

– Знаю, батоно, – согласился сосед. Отогнав мрачные воспоминания, он хитро усмехнулся. – Все равно не понимаю, что вы так носитесь со своими горами? Подумаешь, горы! Просто большая куча камней.

– Конечно, дорогой, – язвительно откликнулся толстяк. – Горы – большая куча камней, море – большая лужа воды… А твое хваленое Подмосковье – просто несколько кубических километров сырых дров и очень большая лепешка грязи. Плоская, как блин, глазу зацепиться не за что…

– То-то я гляжу, что тебя от этой лепешки палкой не отгонишь, – ухмыльнулся «батоно Николай». – Участочек себе прикупил… в куче сырых дров. А уж денег отвалил – мама, не горюй! Вот уж действительно куча, куда твоим горам…

– Слушай, ты у меня над кроватью кинжал видел? Клянусь, рассержусь когда-нибудь и тебя зарежу. Взрослый человек, слушай, как не стыдно? Дразнишься, как маленький… У меня работа такая – деньги делать, понимаешь? А где их делать, если не в Москве? Вот наделаю побольше и уеду, тебя с собой не возьму, будешь тогда локти кусать. А я буду шашлык кушать, кахетинским запивать, над тобой смеяться.

Он на минуту умолк и даже прикрыл глаза, погрузившись в приятные мечтания, а потом решительно продолжил:

– Нет, не так. Не буду я смеяться. Жалеть тебя буду, батоно Николай. Очень сильно жалеть. Это же горы, как ты не понимаешь? Куча камней… Нет, уважаемый, ошибаешься! В горах побывать – как у Бога в гостях. Сразу вспоминаешь, кто ты такой, перестаешь думать, что весь мир вокруг тебя вертится. Ты – соринка маленькая, ветер подул – и нет тебя, и никому уже не интересно, сколько денег ты нажил, на какой машине ездил, в каком доме жил. Здесь, в Москве, все потому и суетятся, как тараканы ошпаренные, что в горах редко бывают…

Он вздохнул и замолчал. «Батоно Николай», работавший у толстяка начальником службы безопасности и давно состоявший с ним в приятельских отношениях, выдержал небольшую паузу, а потом все-таки спросил:

– Зачем же ты оттуда уехал, если так тоскуешь?

Георгий Луарсабович Гургенидзе, чье имя уже на протяжении нескольких лет значилось в списке тех, кого принято именовать олигархами, искоса посмотрел на собеседника, снова вздохнул и с невеселой улыбкой произнес:

– Спроси что-нибудь полегче, Коля. Кто может ответить, почему он делает одно и не делает другого? Особенно если речь идет, как сказано у поэта, о делах давно минувших дней… Молодой был, хотел мир посмотреть, большим человеком стать… Отец всегда говорил: «Учись, Гоги, надо учиться, надо ехать в Москву, становиться человеком…»

– Ну, а чем ты недоволен? – спросил начальник охраны, внезапно ощутив потребность немного разрядить атмосферу. – Ты всего добился. Большим человеком стал… Да еще каким большим – центнера на полтора!

Гургенидзе не поддержал шутливого тона.

– Да, – сказал он с печалью в голосе, – это верно. Сто сорок три килограмма живого веса – вот мое главное достижение. Не поверишь, на днях из ванны вышел, в зеркало посмотрел – испугался, клянусь! Думаю: кто такой, почему не знаю? Настоящий буржуй с плаката времен Гражданской войны, только цилиндра и фрака не хватает.

– Так ты ведь и есть буржуй, – удивился начальник охраны.

Шутливые споры с хозяином о сравнительных преимуществах гор и равнин, свиных отбивных и бараньих шашлыков, грузинского вина и русской водки были ему не в новинку, однако сегодня привычная пикировка явно свернула в какое-то новое русло: батоно Гогия, похоже, всерьез загрустил и даже был не прочь поплакаться кому-нибудь в жилетку, чего за ним, вообще-то, не водилось. Отставной подполковник армейской разведки Клыков относился к своему работодателю со сдержанной теплотой, уважая в нем не только удачливого бизнесмена и видного ученого, каковым тот являлся до начала перестроечного бардака, но и просто приличного человека и хорошего товарища. Однако ненужных откровенностей оба старались избегать, и то, что Гургенидзе вдруг без видимой причины изменил этому правилу, показалось «батоно Николаю» признаком если не слабости, то, как минимум, накопившейся усталости.

– Не знаю, батоно Гогия, – продолжал он, закуривая и выдвигая из подлокотника пепельницу. – По-моему, что сделано, то сделано. Какой смысл жалеть о том, чего не вернешь? Бараньим пастухом тебе уже не стать, а если станешь… Не знаю. Хороший бизнесмен, как ни крути, лучше плохого пастуха.

– Почему – плохого? – оскорбился Гургенидзе. – Людьми, по-твоему, руководить легче, чем овцами? Думаешь, я с баранами справиться не смогу, организаторских способностей не хватит?