Михаил Ишков - Супердвое - убойный фактор

В комнату вошел Николай Михайлович.

Я вздрогнул от неожиданности.

Был он в древнем махровом халате, подпоясанном солдатским ремнем. Из-под халата выглядывал свитер. На ногах войлочные ботинки «прощай, молодость» на босу ногу. Лицо у Трущева было настолько бледное и измученное, что хоть в гроб ложись. Молча, словно привидение, он приблизился к книжному шкафу, поискал что-то на полках. Нашел упаковку, добыл оттуда таблетку, сунул под язык, затем обратился ко мне:

– Вопросы есть?

– Уйма! – выпалил я.

Трущев подсел к столу, не спеша достал из кармана халата допотопный будильник, поставил его на стол и предложил:

– Ладно, ты дочитывай, а я рядом посижу. – Затем сознался: – Не спится что-то. И сердце ноет. Кто их знает, экстрасенсов, до полуночи еще десять минут осталось. Мало ли, может, в эти последние минуты меня инфаркт и хватанет, а мне еще хотелось бы поведать тебе, как по милости молодого Шееля я оказался в Швейцарии.

Он простодушно глянул на меня. Совсем как ребенок. Или дьявол, что, впрочем, неразрывно сплеталось в нем в некую неделимую сущность, свойственную его поколению, чьими любимыми словечками являлись «даешь», «ударник», «аэроплан – лучший оратор летчика», «изолировать» и «ликвидировать». В любом случае команды полковника госбезопасности, пусть даже пенсионера, следовало выполнять безоговорочно.

Я уткнулся в текст. Рядышком пристроилась история, через плечо заглянула в страницы.

Что там Мессинг насочинял?

«…и сразу провели в кабинет Берии, где уже находился Трущев и неизвестный мне генерал в армейской форме.

Генерал в отличие от наркома представился:

– Алексей Павлович. Товарищ Мессинг, я слыхал, вы родом из Польши?

– Так точно, товарищ генерал.

– Вольф Григорьевич, у нас в стране под руководством генерала Андерса организуются польские части. Неплохо, если вы выступите перед ними, расскажете на родном языке о тайнах человеческой психики, о необходимости совместной борьбы с фашизмом.

– Я всегда готов, товарищ генерал.

– Вот и хорошо.

Берия постучал карандашом.

– Ближе к делу. – И, обратившись ко мне, пообещал: – С вами свяжутся по этому вопросу.

Затем нарком поставил вопрос ребром:

– Что ви, Мессинг, можете сказат о подследственном? Ему можно верит?

Я ответил честно:

– Не могу сказать наверняка, Лаврентий Павлович.

– То есть как не можете сказат?! Хотите увильнуть от ответственности? Не вийдет, Мессинг!

Алексей Павлович унял расходившегося наркома.

– Подождите, Лаврентий Павлович. Зачем пугать нашего гостя. Скажите, Вольф Григорьевич, как настроен ваш подопечный?

«Мой подопечный! – отметил я про себя. – Ишь, как завернул! Этот генерал еще тот крокодил, почище Берии. Призывать поляков воевать на стороне пшеклентых москалей?! Куда хватил!»

Вслух я отрапортовал:

– Подопечный настроен просоветски. Он готов помочь, но я бы не стал прогнозировать поступки того или иного человека исключительно на основе его мыслеобразов. Нужны более серьезные зацепки. В нашем случае я их не нашел, только общие рассуждения, фантазии, уверенность в правоте нашего дела.

– Действительно, – согласился генерал. – Этого мало. Что вы посоветуете?

– Немного подождать.

– Мессинг, ви соображаете, что говорите! – воскликнул Берия. – Дело на контроле Ставки, вы понимаете, что это означает?

– Нет, – признался я.

Алексей Павлович вновь пришел мне на помощь:

– И слава Богу! Не надо впутывать гостя в наши дела. Сколько прикажете ждать?

Я замешкался.

– Н-не знаю. День, неделю, месяц.

– Это слишком долго.

В этот момент в разговор вновь вмешался Берия.

– Послушайте, Мессинг, предупреждаю – ви не выйдете отсюда, пока не дадите четкий и определенный рэзултат, можем мы доверять Шеелю или нет.

– Как это? – удивился я.

– Вот так. Запрем вас в камеру. Посидите, подумаете. Глядишь, что-нибуд придумаете.

Затем он обратился в Трущеву:

– Это и тебя касается, Николай Михайлович.

– Так точно, товарищ нарком.

– Запомните, Мессинг, времени у нас в обрез.

Я ответил.

– Так точно, товарищ нарком.

Когда мы добрались до кабинета Трущева, светало. Николай Михайлович, подойдя к окну, так и объявил:

– Светает.

Я, уставший донельзя, пристроился на стуле и, подчиняясь команде капитана госбезопасности, бросил взгляд в окно. За стеклами расплывался скудный февральский рассвет. Дома угадывались смутно, будто нарисованные пастелью. Суровая правда окончательно добила меня. Я люблю живопись, люблю драгоценные камни. Они скрашивают мне присутствие на этом свете, но все-таки и на этом свете экстрасенсу надо позволить отдохнуть.