Михаил Ишков - Супердвое - убойный фактор

– Что за акция? – поинтересовался Мессинг.

Язык бы Мессингу отрезать!!

Еско подозрительно уставился на меня.

– Он пытался сжечь фанерный завод. Чекисты вышли на след. Конец был неизбежен. Отец хотел любой ценой спасти меня. Для этого он передал мне заранее приготовленные документы, такие чистые, что не подкопаешься, и приказал начать новую жизнь. Он дал мне явку в Москве, которой я мог воспользоваться только в крайнем случае.

Я ушел из института и на время исчез.

Опять в эфире промелькнуло знакомое женское лицо. Меня взяли сомнения – оно мало походило на лицо немецкой дамы.

– …спустя несколько месяцев я отправился в Одессу и там с новыми документами поступил в пехотное училище. Отучился полгода и весной сорок первого меня взяли. Я до сих пор не могу понять, как они вышли на меня. В чем промах?! Документы безупречные, мне не надо было прикидываться советским, разве что…

Он задумался, потом, словно о чем-то догадавшись, проницательно глянул на меня и добавил.

– Я рассказываю то, что уже давным-давно оформлено в протоколах допросов. Что еще вы хотите услышать от меня?

– Я верю вам, Алекс, – ответил я. – Мне не нужны подробности. Но вы в растерянности, вам не по себе. Поверьте, мне тоже! По правилам этой безумной игры вас уже не должно быть на белом свете. Этот разговор в принципе не должен был состояться!

Далее по-немецки, на волнах телепатического эфира я индуцировал в сторону Алекса:

«Вы не доверяете (мне), но (могу ли) я доверять вам? Возможно, это провокация красных? Они (уже пытались) подловить Мессинга на (какой-нибудь) антисоветчине. (Пытались приписать) умысел на психический теракт. Говорите вслух, не молчите!!! Почему вас оставили в живых?»

Он с непривычки брякнул:

– Вы хотите знать, почему меня не расстреляли?

«Тише, молодой человек! Осторожнее!»

Теперь пришла моя очередь закурить.

«Знать хочу, – сообщил я, – (но только) правду. Это понятно?»

«Да», – ответил он и наглухо закрылся.

Некоторое время мы играли в молчанку. Время стремительно убывало, а результата не было.

Я заговорил вслух:

– Послушайте, молодой человек. Вы видите перед собой человека, который лучше любого лекаря способен излечить вас от такой заразы, как хандра. А также от верности долгу и прочих смертельно-идеальных бацилл, не дающих покоя людям. Я готов помочь вам обрести твердость духа и веру в цель. Что вас мучает? Страх?

Генрих отрывисто кивнул.

– Калибр страха не приемлем?

Еще подтверждающий кивок.

– Вам грозит расстрел?

Кивок.

– Вам предлагают свободу, если вы что-то исполните?

– Я рассчитывал на амнистию, однако они предложили мне сносные условия существования. Меня мобилизуют в трудовую армию. Это считается полупрощением.

– Выбор для вас мучителен? Вы не желаете ощущать себя предателем?

– Мне предлагают работать против Германии. Правда, они хитрецы – утверждают, что работать я буду не против Германии, а против преступного режима Гитлера.

Я сразу распознал почерк Трущева, но разве Николай Михайлович был не прав, играя такого рода «измами»?

Парень был мне симпатичен, его трудности являлись отражением тех испытаний, которые пришлось преодолеть мне. Я не мог оставить его в беде.

Далее торопливый мысленный речитатив.

«Что (вас) смущает?»

«Они (не верят) мне».

«Что вы (хотите от) меня?»

«Чтобы они мне поверили».

«Убедите меня. (Говорите вслух). Убеждайте, убеждайте!!»

– После ареста меня доставили на Лубянку. Здесь следователь (передо мной явственно всплыло лицо Трущева) сообщил, что отца взяли с поличным, приговорили к расстрелу за шпионаж, приговор приведен в исполнение. Если я не хочу последовать за ним, мне придется рассказать все как есть. Я рассказал все как есть, но особой надежды не питал. Статья у меня, сами понимаете, такая, что оставалось только ждать исполнения приговора. Когда на суде мне сунули десятку, и даже не за измену родине, а по «пятьдесят восьмой-четыре» (оказание помощи международной буржуазии) и «пятьдесят восьмой-шесть» (сбор сведений несекретного характера), я решил, что мне крупно повезло. Я долго не мог понять, в чем дело, пока на последующих допросах следователь не удивил меня странной направленностью вопросов. Его мало интересовали конкретные факты – адреса, явки, поездка в Челябинск. Куда больше его интересовали наши родственники в Германии, прежние друзья отца. Он расспрашивал о поместье, которое отец продал в двадцать пятом, интересовался фабрикой, нашей городской квартирой в Дюссельдорфе.