Владимир Щедрин - Негерой (воспоминания о неслучившемся)

Когда генеральский гнев слегка поутих, Курков, как показалось, смиренно, потупив карие очи до пола (во дает, просто мастер-класс какой-то!) вдруг изрек тихим скорбным голосом, будто бы ни к кому не обращаясь.

– А чего орать-то, Сан Саныч, клетки нервные попусту тратить! Нам уже о вечном подумать пора. Все равно ведь все передохнем…

Эта поистине аристотелевская фраза о бренности всего живого на земле произвела эффект разорвавшейся тясячекилограммовой фугасной авиабомбы. Мы все просто остолбенели и с ужасом уставились на генерала, ожидая новых раскатов грома и молнии. Немножко зная босса, мы предполагали услышать оглушительный львиный рык: «Эй, стража, ко мне. Взять его, паскудника. Заковать в железо и в одиночную камеру в Лефортово, на хлеб и воду, пока не подохнет!».

При этом стоящий рядом с шефом один из замов – ни рыба, ни мясо, вообще не имеющий своего собственного мнения ни по какому, даже самому пустяшному вопросу, весь подберется. Сделает шаг в направлении Куркова, сорвет с него эполеты. По-молодецки выхватит из богато инкрустированных драгоценными камнями ножен кривой турецкий ятаган, и услужливо обратится к генералу: «Раджа, позволь я отрублю ему голову?» Увидев легкое покачивание ладони босса с зажатым в ней белым платком, означающее «нет», подхалим вложит клинок в ножны, опустит голову, и трусливо спрячется за спины присутствующих. Возможен, конечно, и такой вариант. Генерал орет:

– Кадровика ко мне, живо! – Говорит ему, так ласково: «А оформи-ка мне этого красавца, быстренько, вечным резидентом в красивый город с таким романтическим названием Камень-на-Оби. Пусть он там свой героизм покажет, да навербует нам бурых медведей побольше!».

Но произошло все с точностью до наоборот. Саныч смирил свой гнев, сдулся как старый футбольный мяч и тихо опустился в кресло. Мы не дышали. Босс, чему-то одному ему известному, мягко улыбнулся и тихонечко стал напевать: «Красотки, красотки, красотки кабаре, вы созданы лишь для развлечений…», забыв о нашем присутствии.

Первым очнулся Иваныч, который, поддерживая Куркова, и решив вызвать огонь на себя, начал демонстрировать фигуры высшего пилотажа и глубочайшие познания в области психологии генералов. Вытянувшись во фрунт, он рявкнул так, что на нас с потолка штукатурка посыпалась:

– Сан Саныч, я вот интересуюсь: – С финансистами вы сами договоритесь насчет денег?

Хорошо бы тут еще добавить, «Ваш бродь» и ручку облобызать, встав на колено, – подумал я вяло, боясь от страха даже пошевелить затекшими во время разноса членами. Все, теперь пи …ц и моему Иванычу. Ты бы его еще ботинки себе почистить попросил, безрассудный, ты наш! Или водки стакан налить (Саныч беленькую совсем не принимал. Пил только красное чилийское вино, на худой конец южноафриканское или дорогущий вискарь «Чиваз Ригал Роял Салют» в замшевом мешочке).

К моему огромному удивлению генерал опять поступил непредсказуемо! Ровным спокойным голосом произнес:

– Не-а, Ванюш. Сам будешь с ними разговоры разговаривать. Ты ведь умеешь… Составь, голубчик, умненькую бумагу, а я ее подмахну. Только не надо деньгами разбрасываться – скромнее пусть ведут себя… Все. Все свободны. Идите работайте!

Напоследок добил нас окончательно, заговорщицки подмигнув:

– А, может, хлопцы, по пять капель с устатку? – И игриво помахал перед нашими ошалевшими рожами вытащенной из шкафа бутылкой дорогущего чилийского вина. Не дожидаясь от нас ответа, примирительным тоном произнес: «Ну, не хотите, как хотите. В следующий раз значит».

Мы вывались из кабинета, кстати, совсем не роскошного, а обычного, только побольше наших, в полном изумлении.

«Кто должен вести себя скромнее, насколько скромнее», – шептал себе под нос направленец. И пока ответа не находил.

«Погубим такой классный источник из-за какой-то дури», – подумал в свою очередь Иваныч и пошел составлять бумагу для финансового отдела.

Перед эти мы все трое заглянули к заму. Обычно прижимистый, он неожиданно расщедрился, широким жестом достал бутылку скотча («рэд лейбл», конечно) и пакетик орехов кэшью. Разлил по стаканам, молча выпили. В процессе короткой беседы Иваныч хранил гордое молчание и терпенье, как декабрист «во глубине сибирских руд». Лишь однажды, усмехнувшись, наставник изрек:

– Это мы с Курковым на шефе сегодня домашнюю заготовку испытывали, так сказать «секретное оружие третьего рейха». – И, обращаясь персонально к заму: – А вообще-то мы Саныча все любим. Так ему и доложи. А Славка наш – все равно орел. Весь в меня пошел. Его бы не розгами на конюшне драть за прелюбодеяние, а к ордену представить, хотя бы «Сутулого»!.