Дмитрий Пейпонен - Бронзовый ангел над океаном

Натка испуганно заглянула в квартиру. В прихожей, как она и ожидала, висело мамино пальто и портупея отца. Натка заглянула в комнату, и при виде гробов, у нее остановилось сердце. Она поняла, кого она увидит в этих нарядных деревянных ящиках. С трудом ступая на ватных ногах, Натка подошла к гробам. И если до этой секунды, все происходящее, казалось ей неправдой, каким-то злым розыгрышем, то сейчас, увидев бледные, восковые, и какие-то чужие, лица родителей, с бесцветными губами и пергаментными закрытыми веками, Натке стало дурно. Закружилась голова и все ее естество, отказывалось верить в то, что видят ее глаза. Реальность происходящего, обрушилась на нее со всей тяжестью. Натка сползла по стене на пол и услышала, как рядом кто-то страшно кричит, завывая. Через несколько секунд, она поняла, что кричала и завывала она сама…

…А потом было Лесное кладбище. Натка, как в тумане, смотрела на две свежие могилы и холмики земли рядом с ними, так похожие на кучки соли с перцем. У могил стояла шеренга солдат – пограничников, с автоматами за плечами. Натка не верила, что все это происходит на самом деле и что совсем скоро, ее родителей, опустят в эти грязные ямы и зароют этой черной, перемешанной со снегом, землей. Навсегда… Натку больно уколол смысл этого страшного слова. У гробов, появлялись какие-то люди, что-то говорили, но Натка не слушала их. Она боролась с яростным желанием, прогнать и этих людей, и этих солдат с автоматами, чтобы они, наконец, смогли пойти домой, поужинать, а потом смотреть какой-нибудь фильм, где благородные герои побеждают подлецов и негодяев. Но Натка знала, что такого уже не будет. Не будет никогда… Именно в этот момент, стоя у двух могил и не обращая внимания на липкие хлопья снега, которыми ветер старался залепить ей лицо, Натка постигла ещё один тяжелый урок, урок своего взросления… Наконец, солдаты стали заколачивать гробы гвоздями, и каждый удар их молотков словно убивал в Натке радость и счастье. Гробы опустили в могилы и люди стали бросать на них горсти мерзлой земли. Комки грязи, с отвратительным звуком, барабанили по крышкам гробов. Бросила свои горсти и Натка. Не дождавшись страшного звука, она подумала вдруг, что ее комки мокрой мерзлой земли, улетели прямиком на тот свет, туда, в подземное царство мертвых, куда сейчас отправлялись ее родители. Отправлялись навсегда… Солдаты с автоматами, снова построившись, трижды дали залп в небо. Это были последние звуки этого дня, которые навсегда врезались в память Натке. Именно эти залпы из автоматов возвестили жестокому и равнодушному миру, что Натка Соловей стала взрослой на пороге своего шестнадцатилетия… Навсегда…

…А потом были поминки, которые дядя Сережа организовал в офицерской столовой воинской части, в которой служил отец. Люди, многих из которых, Натка видела в первый раз в жизни, вставали, говорили какие-то слова, но смысл этих речей ускользал от Натки – она чувствовала себя очень уставшей, какой-то сломленной и разбитой. Она безучастно сидела за столом, отрешенно разглядывая людей, которые ели, пили, курили, о чем-то тихонько разговаривали. Вокруг стоял звон посуды, звяканье ложек и вилок о тарелки. Натка снова удивилась, как могут люди, в такой день, спокойно есть и пить водку, когда мир опустел. В память Наташи, врезалась стайка тоненьких изящных девочек в черных платьях – это пришел на похороны мамин танцевальный ансамбль. Натка смотрела на этих девочек, возмущенно думая о том, как они, наверное, наряжались в эти красивые, пусть и черные платья, подбирая, наверняка, к ним туфли, красились, каждая, перед зеркалом у себя дома. И ей казалось, что люди просто не имеют права на повседневную жизнь, когда такие прекрасные люди ушли из жизни. На лицах девочек из ансамбля были черные потеки от туши для ресниц, они плакали. И, совершенно не к месту, Натка вдруг подумала о том, что и ей, нужно было надеть черное строгое платье и накрасить глаза, чтобы ходить сейчас, как положено, в черном платье, а не в школьной форме и с черными потеками на щеках…

…После поминок дядя Сережа отвез Натку домой. Дома было тихо и как-то очень холодно. Натка прошла, не снимая обуви, в комнату и села на диван. Вот на этом диване, с темно-зеленой обивкой с желтыми узорами, каждый вечер и смотрели они телевизор. Телевизор стоял на своем месте, с завешанным каким-то черным платком экраном. Черными тряпками были закрыты и все зеркала в доме. Дядя Сережа хозяйничал на кухне, разогревая какую-то еду – видимо, что-то осталось от поминок. Он позвал Натку за стол. Натка молча повиновалась, села за стол, глядя на тарелки с едой. Есть ей совершенно не хотелось. На окне стоял Ванька Мокрый, усыпанный набрякшими бутонами. Дядя Сережа все уговаривал Натку поесть, но та только мотала головой. Наконец, она встала, подошла к деревянной полочке, которую отец делал сам, сняла с полки красную большую кружку, сказав тихонько дяде Сереже, что чай она, пожалуй, попьет. Натка поставила кружку на стол, дядя Сережа засуетился с чайником и вдруг, нечаянно, локтем, смахнул кружку на пол. Та разлетелась на миллион осколков. Натка, увидев это, вдруг почувствовала такую нестерпимую боль в груди, что села на пол, среди этих красно-белых осколков, стала собирать их в ладонь, отчетливо понимая, что уже ничего не исправить, ни с этой красной кружкой, ни с ее жизнью. Не исправить никогда… Она сидела на кухне, на полу, держала в руке осколки кружки и рыдала, по-бабьи, в голос, каким-то уголком сознания, понимая, что она очень некрасиво сейчас кривит рот, из которого, натужно, вылетали завывания. Натка рыдала, и вместе со слезами, уходил от нее этот страшный день похорон ее родителей. Уходил навсегда…