Эл Шейгец - Реквием по больному разуму

– Я собираюсь посвятить тебя в то, чего пока ещё не знают другие люди. Ты готов?

Что-то екнуло внутри меня, не знаю отчего. Меня разбирало любопытство. И оно победило:

– Слушаю.

Димон вновь заговорщически улыбнулся, встал и снова указал мне на сахар:

– Попробуй.

Я очень удивился:

– По-твоему, я никогда не пробовал сахар?

– Попробуй! – настаивал он.

Я пожал плечами, взял один пакетик, открыл его, аккуратно поднес ко рту, и высыпал часть его содержимого себе на язык.

И вот тут… Начинается моя новая жизнь

Сказать, что я был ошеломлен – значит ничего не сказать.

Сахар… Он был сладким, конечно, но… Ощущение было таким, словно он попал не на мой язык, а прямо ко мне в мозг. В его часть, ответственную за восприятие вкуса. Я чувствовал себя великолепно. При помощи…

– Это что вообще такое? – спросил я, уже немного привыкнув к новому ощущению.

– Это сахар, – улыбнулся тот.

– Это ни черта не похоже на сахар! Это божественно! – закричал я.

– Это сахар, я говорю тебе, – с улыбкой заверил меня Дима, – только вот…

– Только что? Что это было?

– Это генная модификация. В совершенно обыкновенный продукт добавлена новая секретная формула, позволяющая ему попадать туда, где его больше всего ожидают.

– В мозг?

– В мозг.

Я был в восторге. Я уже ничего не хотел. Все, чего я хотел – это жить. Эта хрень дала мне возможность дышать полной грудью.

Димон смотрел на меня выжидательно, терпеливо. Он ждал вопросов. И я продолжил:

– И в чем же тогда заключается моя работа?

– Ну, вот это уже деловой разговор. Видишь ли, человек по сути своей несчастен. А это, – указал он на сахар. – благо. Благо, которое мы ему можем предоставить, чтобы помочь легче переносить душевные страдания. Я вложился в это дело, и, надо сказать, неплохо вложился. Существует уже целая группа людей, готовых помочь мне. Ещё немного и количество этого продукта станет достаточным, чтобы сделать больше людей счастливыми. Наша часть работы – это реклама, пиар, и, разумеется, поставка. Нас не очень много, Сань. Какое-то время придётся поработать и грузчиком, может быть. Но сам ты уже ощутил – оно того стоит.

Я не увидел тогда в его словах подвоха. Глупец. Нельзя было осчастливить всех людей на Земле, но я слишком поздно понял это, и дал своё согласие.

– И сколько… – начал я.

– Я знал, что тебе будет мало самого ощущения, – рассмеялся он, – будь уверен, ещё немного, и ты будешь получать круглую сумму…

Когда я ушёл оттуда, была уже половина одиннадцатого. Как быстро пролетело это время.

Не знал я, чем себя занять… Знаете это чувство, когда в жизни внезапно все налаживается, но вы не можете в полной мере этого осознать, и в итоге начинаете делать глупости? Мне хотелось рассказать всем о том, что я сегодня почувствовал и одновременно хотелось сдержать это в тайне. Потому я решил пойти в какое-нибудь пивное заведение и провести там вечер, ни с кем не разговаривая. Я дал себе слово, что не буду ни с кем говорить, для моей тайны это было бы слишком опасно. И там мне суждено было вмиг отказаться от своей клятвы, ведь я увидел там его. Виктор, поникший, сидел за столом, в его руках был стакан.

Я незаметно присел, кашлянул, и он поднял голову, как-то странно вздрогнув и отодвинув от себя жидкость.

– Я, если честно, никогда не пил… – неуверенно сказал мне он, – года три назад я случайно попал в компанию студентов, пьяных настолько, что они едва держались на ногах. Мне показалось это омерзительным, и я был уверен, что никогда не притронусь к алкоголю. И тут, когда моя жизнь уже почти окончена, я могу…

Мне стало больно. Повторюсь: раньше он никогда не показывал своего горя.

– Не говори так, быть может, операция…

Он оборвал меня жестом.

– Дядь Саш… Не поможет мне никакая операция. Поздно уже, и вы знаете это. Хватит, – хрипло прошептал он.

Мы помолчали. Он покосился на часы, и на мгновение я заметил в его синих глазах ужас. Я уже знал, что для умирающего человека самое страшное – это смотреть, как идут часы. Как уходит его время.

– А я хотел… доктором быть… – прошептал Виктор.

– Это прекрасная профессия, – сказал я.

Мне стало очень стыдно. Стыдно за то, что он умирает, а я остаюсь. За то, что я – такой примитивный, живу без болезней уже четвёртый десяток лет, а он – такой молодой и амбициозный, должен умереть в палате, среди хрипов и стонов, на руках у своей рыдающей матери. Стыдно за то, что я никак не могу ему помочь. Обычно, когда люди переживают финальную стадию фатальной болезни, им начинают внушать, что смерть, в общем-то, не страшна. Я ничем не болел и потому, наверное, не могу судить об этом, но мне кажется, что умирать всё-таки страшно, что бы там ни говорили. Даже прожив замечательную, полную впечатлений жизнь, все равно страшно.