Сергей Семеркин - Когда факс приходит не вовремя [litres самиздат]

– Врешь.

– Вру. Она не смогла бы составить моего счастья.

– А кого тебя надо?

– Не знаю.

– Нерешительное поколение. Так и вымрем. Останутся одни китайцы.

– Или индусы, их тоже почти миллиард. А может, мы клонироваться будем и не вымрем, просто будем скучно жить.

– Еще и лесбиянки… и она туда же подалась. Всё из-за вас, мямли, мать-перемать (это я мат приглушил кляпом модератора).

– Да вы не переживайте. Я вон тоже лесбиянка, не смотря на наличие кругом потрясных мужиков, только на девчоночек и возбуждаюсь, – надо было как-то человека от глобальных геополитических тем отвести (даже если его задумчивость была не более чем игрой, я же доверчивый тип, глубоко не вижу).

– Что с подлодками?

– Готовы.

– А люди?

– Как пионеры. Всегда готовы.

– Уже не шутим.

– Какие уж тут шутки.

Мне дают отмашку означающую – аудиенция окончена. Смотрю на портрет над головой Олигарха, оттуда на меня смотрят глаза Олигарха. Скромнее надо быть – кидаю я в них взгляд, они как зеркало его отражают и возвращают моим глазам. Прохожу мимо роскоши, открываю внушительную и облагороженную резьбой дверь, и снова роскошь и куча дорогих ненужностей. Говорят, где-то здесь есть паровоз. Настоящий полноразмерный, а не копия в масштабе 1 к 43. Покидаю замок. Прилегающий парк со статуями и фонтанами проезжаю на чувствующим себя дешевкой "Мерседесе-500" (купе). Кованные ворота минули нас как облагороженные донья Сцилла и дуэнья Харибда. Четырехколесный шпиц отряхивается от облепившего его снобизма, фыркает, ловит шкурой дорожных блох, приходит в себя. Я усиливая звук, где неизвестный мне человечище нагнетает: Ом!

Педаль утоплена и ручная коробка начинает неслышно хрустеть суставами передач.

– Куда торопитесь? – меня тормознули рыцари ордена полосатых палочек.

– Тёща умерла. Спешу поделится соболезнованиями.

– А обручального кольца не носите.

– Июнь. Жара. Зато всегда ношу фотографию друга, – отдаю зеленую бумажку с ненашим и давно мертвым президентом. Почему людское тщеславие настолько бесконечно. На деньгах вполне достаточно нулей и прочих цифр, люди там – явление лишнее. Глубоко лишнее.

А в офисе меня встретили улыбка Машутки и звуки. Пыр-пыр-пыр – это из факса вылезал факс. Текст гласил, что меня приглашают на благотворительный спец-проект, где люди богатые светятся и кидают в амфоры с бедными представителями семейства Буратино кости с барского стола. Если я хочу кого-то испортить халявной манной с небес, я его порчу.

– Обойдутся, изверги.

– Потусовались бы… я бы…

– Им свои вырезки показала. Дались тебе эти веселые картинки.

– Это моё творчество, самореализация.

– Игра теней на твоих выпуклостях и впуклостях – это твоё творчество. Это твой гений, – я снес всё, что было легким с секретарского стола, лег на него, заглянул в пространство между грудями Машутки и ее же лона и стал рассматривать ее пупок.

– Пирсинг делать не собираешься?

– Да ну…

– И правильно. И так всё совершенно дальше некуда.

– Опять возлияния из данного сосуда? – и как она не произнесла глагол "пить" и логично необходимое после него местоимение, нет, не просто талант, а талантище скрывать красноречие заключенное в ней.

– Да ну… лучше поцелую.

Когда мы упали, факс снова стал пыр-пыр-пырничать. Но его никто не слушал.

Даша сама меня нашла. Позвонила и предложила прогуляться-развеяться. А на встрече после поцелуев и прочих ласкательных симпампушек вдруг выстрелила из главного калибра:

– У тебя критические дни кончились?

– Какие дни? – они так меня совсем с ума сведут, они добьются своего, если уже не… нет, слабы пока.

– Тебя как будто с Олимпа выкинули за то, что техосмотр не прошел, – и идет главное как шла, спокойная такая, как линкор в тихую погоду.

Кинжалом размахивает. Всех порежу, – кричит. И при этом глаза у нее такие добрые-добрые, как на детских книжках про Ленина.

(Как ловко можно из большого душегуба опытной рукой сделать мелкого старикана с добродушной физиономией. И скруглить его мрачные поступки цветами жизни. И он лежит мертвый и набальзамированный как живой, но это уже другая, мраморная книга).

– Встретишь Будду, убей Будду. А Акелло промахнулся. Бывает.

– Ты первый раз промахнулся. Ну и кто же Шерхан? Познакомь с этим всемогущим котиком. Мур-р, – она ткнулась мне в шею и приборы у меня в рубке стали врать.

Вытоптал я себе лужайку и могу теперь свободно по ней гулять. А вокруг стены высокие, бумажные, факсные. Свобода относительная. Как в камере одиночной, как в камере смертников с той лишь разницей, что меня, наверное, еще пока не приговорили. Но я сам себя приговорил. К будущему. Определенному. Не входящему в эту спокойную и тихую (а потому мертвую) декорацию.