Андрей Воронин - Комбат. Между мертвыми и живыми

Гречко вдруг пробило на смех. Он представил, как сейчас будет пересекать открытое пространство в таком облике, и чуть сдержался, чтобы не заржать на весь коридор. Вот случись кому выйти — так удивится, что удивление потом из штанов вытряхивать придется.

Но лучше не надо.

Он справился с собой, перевел дыхание. Сосредоточился.

Чтобы пересечь освещенную полосу, ему понадобилось две секунды — один длинный вдох. Шаги прозвучали едва заметным мягким шорохом.

Женщина за конторкой подняла глаза через некоторое время. В глазах был не страх, а интерес.

Гречко быстро прошел по второй части темного коридора и повернул за угол. Тут темноту разрывал свет, пробивавшийся сквозь щель кухонной двери.

«Арбат» располагал собственным рестораном. И ресторан этот во все времена был вполне приличным.

Ресторан закрывался после полуночи. Из него уходили все, кроме посудомойки. Она разбиралась с посудой, оставшейся после запоздалых гостей, запирала кухню и уходила. Утром, около шести, приходила уборщица, которая мыла полы в кухне и ресторане.

Гречко тихонько зашел в эту дверь. И сразу повернул налево. Там был стенной шкаф, в котором хранились щетки, швабры и прочая дрянь. Точнее, это был даже маленький чуланчик. Гречко скользнул внутрь и забился в достаточно глубокую нишу, где висело множество разных старых шмоток. В чуланчике было достаточно темно, чтобы кого-то можно было увидеть.

До закрытия ресторана было еще минут двадцать. Сегодня тут не было наплыва посетителей, так что Гречко оказался в тихой обстановке.

Он слушал, как из основной кухни раздавались какие-то разговоры, звякала посуда…

И вдруг там стали ругаться. Мужской голос кричал с обвиняющими интонациями, женский оправдывался, все это продолжалось некоторое время, потом снаружи затопали и дверь чуланчика распахнулась.

— Сволочь такая! — плачущие интонации в женском голосе показывали, что победы в словесной дуэли она не добилась.

Гречко замер. Ей, по-видимому, понадобилось что-то моющее или чистящее. Хорошо бы, чтоб ей не пришло в голову сидеть здесь в знак протеста. Иначе сегодня тут может быть другая жертва.

Посудомойка, опрокинувшая на пол посреди кухни добрую половину салата «оливье», была отправлена за мусорным ведром, совком и шваброй. Она зашла в чуланчик, огляделась, и вдруг ей стало очень страшно. Она и сама не знала почему. Казалось, что изнутри на нее кто-то смотрит. Посудомойка замерла, послушала. Нет, ни единого шороха не прозвучало, ничто не подтвердило ее догадок.

На всякий случай она по-быстрому ухватила все, что нужно. И решила, что потом поставит все просто около двери. Пусть уборщица наорет на нее завтра — все равно. Страшно же! Ей еще потом добрый час на этой кухне одной корячиться!

Вскоре затопали и зашумели — персонал уходил. Гречко считал голоса. Вроде бы получалось именно столько, сколько надо. Для верности он обождал еще минут пять и вылез из своего укрытия.

Светло было только в той части кухни, где сейчас журчала вода и звякала посуда. Здесь же, в прихожей, царил легкий полумрак.

Гречко осторожно подошел и заглянул туда, где все происходило.

Та женщина, которая немногим ранее заглядывала в чуланчик, стояла возле раковины и чистила большой котел. Она была увлечена своим делом, по сторонам не глядела, что и требовалось для Гречко.

Быстрым, отточенным движением он скользнул ей за спину. Теперь предстояли пять длинных шагов до жертвы.

На первом шаге ничего не произошло. Посудомойка отчаянно терла котел, и это было единственным, что интересовало ее в окружающем мире.

Второй шаг. Ритм ее движений сбился, но она еще продолжала работать.

Третий шаг. Она прекратила мыть и опустила руки.

Четвертый шаг. Окончательно поняв, что что-то будет, она стала поворачиваться.

Это давно замечено: очень трудно подобраться к человеку со спины. Можно двигаться сколь угодно бесшумно, можно чуть ли не лететь по воздуху, но все равно тот, к кому подкрадываются, всегда попробует обернуться.

Она не успела — пятый шаг принес Гречко к самой ее спине.

Руки убийцы схватили ее за плечи и развернули. Посудомойка увидела мертвенно-синее лицо, страшные черные вены, распирающие его изнутри, такие же черные губы. Тельняшка с гноящимися ранами была уже совершенно лишней деталью.

Она открыла рот, но Гречко зажал его ладонью. Посудомойка не пыталась вырываться — она обмякла и, не падая в обморок, просто следовала за его движениями, как большая кукла.