Дэвид Моннери - Боснийский ад

— Вы давно здесь? — спросила она.

— В начале ноября приехал, — сказал он.

— А на кого вы работаете?

— Ни на кого особенно. Я свободный журналист.

Нена посмотрела в окно.

— Если представится такая возможность, — сказала она, — и эта война когда-нибудь кончится, вы приезжайте весной, когда деревья в цвету. В это время года край выглядит волшебным местом.

— Да мне и так нравится, — сказал он. — Я... я думал, что многое знаю о нашем мире, ведь я бывал везде, — сказал он. — Я объездил всю Европу и, разумеется, все Штаты, был в Австралии и Сингапуре... Но нигде мне не нравилось так, как здесь. И дело не в войне, — торопливо добавил он, — просто здесь, мне кажется, все выглядит каким-то более живым, чем где бы то ни было. Я даже не знаю...

Нена улыбнулась ему и даже чуть не похлопала по руке.

Дорога вновь пошла вверх, слева замаячили заснеженные вершины. Ей вспомнилось путешествие в Африке через горы к городу Умтали. Изнывавшие на заднем сиденье от скуки дети выводили ее из себя. Рив, как образцовый отец, старался вывести их из мрачного расположения духа. Да, впрочем, он всегда, к ее удивлению, был хорошим отцом. Она-то думала, что он станет великолепным мужем, но никудышным отцом, а оказалось все наоборот.

Нет, это слишком резкое суждение.

Она вновь задумалась, что ждет ее в Завике, даже не сомневаясь, что обязательно доберется туда, хотя журналисты довезут ее только до Бугойно, а вот дальше, в горах, придется нелегко. Дороги могут бьггь чисты, а могут быть и завалены снегом — в такое время года шансы распределяются поровну.

Автомобиль начал притормаживать, и Нена разглядела, что дорога впереди перекрыта. Посреди нее, носом друг к другу, под углом стояли трактор и автомобиль, а рядом в ожидающей позе расположились четверо. У двоих на головах были широкополые шляпы.

— Четники, — сказал один из русских, и она увидела у трех из четверых всклокоченные бороды. У четвертого, как вскоре выяснилось, растительности не могло быть в силу юного возраста.

У Нены сразу же появились дурные предчувствия. Русское добродушие проигнорировали, документы их изучались со смесью высокомерия и сарказма. Заправлял всем высокий серб.

— А тебе не кажется, что ваш Ельцин просто старый пьяница? — с хохотом спросил он Виктора. Тот поспешно согласился и сказал, что Россия давно уже должна объявить о безоговорочной поддержке Великой Сербии. Четник лишь рассмеялся и обратился к Бэйли:

— Тебе нравится «Ганс энд Роузиз»? — спросил он у того по-английски.

— Что? — переспросил Бэйли.

— Рок-н-ролл, — сказал четник. — Группа такая, американская.

— Прошу прощения, я не знаю, — сказал Бэйли.

— Классная группа, — великодушно признал четник и посмотрел на Нену. Зрачки у него были расширены, очевидно, под воздействием какого-то наркотика. — Женщину придется оставил», — сказал он русским по-сербскохорватски.

Русские заспорили, но как-то вяло, как показалось Нене.

— В чем дело? — поинтересовался Бэйли.

Она ему объяснила.

— Этого не может быть! — воскликнул он, и, прежде чем Нена успела остановить его, открыл дверцу и ступил на дорогу. — Послушайте... — начал было он, и в этот же момент щелкнул автоматический пистолет четника. Американец упал на спину, и Нена увидела, что у него дыра на том месте, где был глаз.

Русские на переднем сиденье окаменели.

— Нам просто нужна женщина, неужели непонятно, — сообщил им четник.

Виктор повернулся к ней с расширившимися от страха глазами.

— Я думаю...

Нена передвинулась по заднему сиденью и вышла из той же дверцы, что и американец. Она было склонилась над ним, чтобы осмотреть, но один из четников рванул ее за руку. Главарь схватил мертвеца за ноги и поволок его в заснеженный кювет.

— Вот тебе и американская группа, — пробормотал он себе под нос.

Русским приказали развернуть «тойоту», и теперь они встревоженно ожидали разрешения уехать. Оба избегали встречаться с Неной глазами.

— А ну проваливайте отсюда, — приказал главарь, и машина сорвалась с места. Четники с хохотом несколько раз выстрелили поверх крыши.

Нена осталась стоять на месте, покорно ожидая своей участи.

Кабинет КО остался почти таким же, каким и помнил его Дохерти: та же неизменная кружка чая, примостившаяся на стопке бумаг, карты и фотографии в рамках на стене, за окном обнаженные деревья окаймляют парадный плац, а вдалеке силуэт Черной горы. Видимые изменения коснулись только фотографий на письменном столе Барни Дэвиса: дети повзрослели на год, а вот портрет жены куда-то запропастился.