Ивар Рави - Зеноби

Мне показалось, что я ослышался или неправильно понял Абдель-Азиза. — На колени, — повторил он. Я медленно поднял голову, все еще не веря своим ушам. Глумливое выражение, появившиеся на лицах членов его делегации, окончательно и бесповоротно подтвердило мне: этот мудак жаждет моего публичного унижения! Я оглянулся на Саида — он просто посерел и был близок к обмороку, настолько трудно ему было. Боль читалась в его добрых глазах. Перевел взгляд на Труассо, но директор трусливо отвел взгляд и стал нервно мять пальцы. С этим все понятно, ему дороже всего его хлебное место, унижение европейки его не беспокоит, все думы о хлебе насущном.

Саудиты смотрели глумливо в ожидании моего нравственного падения. С этими тоже все понятно, привыкли, что перед ними пляшут, заискивают, подстраиваются под их традиции. Вот и сейчас смотрят в ожидании моего позора. Абдель-Азиз смотрел выжидательно, с подлой ухмылкой, уверенный, что я бухнусь на колени. Кто я такая в его глазах? Европейская дура, находящаяся в лагере беженцев, без документов, в чужой стране. Уверен, что всю мою подноготную ему уже слили. Труассо наверняка постарался. Перед моими глазами вставали дети и женщины, которых я, возможно, я обрекаю на голод. Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами за секунду, так и вышло. Вот я маленький иду в первый класс, а вот уже выпускной вечер, проводы в армию. Дембель, попойки с друзьями, девушки, самолет, отель, Петра, первые месячные, сирийка, вина которой лишь в том, что в ее стране идет война, а она красива и беззащитна, шоколадный сосок, выглядывающий между пальцев. Я вспомнил, как моя страна отразила и уничтожила нацистов, какую цену заплатили простые советские люди за победу, вспомнил, как гордился дед по матери своим участием в великой Отечественной войне, как он дошел до Берлина, как дорожил он своими медалями, которые завещал мне, находясь при смерти…

Пусть я в теле девушки, пусть я чужой стране, пусть я без документов и стою один в окружении недругов, но я не дам им смеяться над своей страной, над собой. Слова шли легко, будто не я, а кто-то посторонний их произносил:

— Иди ты нахуй, старый козел! — повторил уже на четком английском:

— Fuck you old motherfucker! Заметил, как вытянулись лица арабов, как в немом изумлении округлились их глаза и, уже срываясь почти на крик, снова во весь голос отчетливо повторил. — Fuck you old motherfucker! Сорвал с головы платок, тряхнул волосами и упершись взглядом в свиные глазки Абдель-Азиза, добавил на арабском:

— Aahra! (проститутка). Абдель-Азиз вскочил и, указав на меня пальцем, визгливо закричал: — Убейте ее! Арабы начали вскакивать с мест крича вразнобой, я случайно встретился с глазами личного охранника принца, шагнувшего вперед после его крика, и готов поклясться, что его губы неслышно произнесли для меня: — Беги.

Я выскочил из палатки. Мне чудом удалось увернуться от растопыренной пятерни одного из охранников, стоявшего на входе. Чудом, потому что длинный подол платья мешал, перехлестывался по ногам, но мои тренировки не пропали даром. Увидев, что второй охранник рванулся мне наперерез, я принял единственное верное решение и побежал в глубину лагеря. Тот вначале не понял моего маневра, но бросился в погоню. За ним поспешил и второй.

Не успев пробежать сто метров, я наткнулся на толпу сирийцев, спешивших в сторону администрации, возглавляемых могучим Тариком. Родня спасенной девушки успела растрезвонить по всему лагерю о моем героическом поступке, и когда я пошел в палатку к принцу в сопровождении Саида, мой добрый ангел Аиша поспешила к Тарику, предполагая, что меня могут увезти с собой саудиты, неудовлетворенные принесенными извинениями. Теперь кузнец задвинул меня за спину, в круг сирийцев, и остановился, готовый драться, если того потребуют обстоятельства.

К нам приблизились двое охранников и замерли в недоумении. Со стороны машин к ним, вызванные по рации на помощь, спешили еще пятеро. К нам со всех сторон подходили беженцы из лагеря, и к моменту, когда охранники вместе с подмогой оказались перед нами, наша группа насчитывала не меньше пяти десятков человек и продолжала увеличиваться.

Все молчали. Охранники были настроены поймать меня и доставить пред очи царственной особы, мрачная решимость моих защитников не оставляла сомнений в том, что без боя меня не отдадут. Несколько минут мы так и стояли друг против друга, вооруженные пистолетами одни, вооруженные палками, цепями и прочими подручными материалами вторые. Никто не проронил ни единого слова, тем зловещее казалось это молчаливое противостояние. Один из охранников, прижав палец к уху, запросил инструкции по передатчику. Он слушал, не прерывая, затем кивнул своим коллегам, и они развернулись в сторону выхода, сопровождаемые победными радостными криками моих защитников.