Александр Тамоников - Огненное побережье [litres]

Павел не удержался и спросил:

– А каким образом вы здесь очутились?

– Это длинная история, – отмахнулась монахиня.

– Я не тороплюсь, – ответил Павел, чувствуя, что женщине необходимо выговориться.

– Хорошо, я расскажу, – согласилась монахиня, немного подумав. – Мой папа служил в НКВД на высокой должности. Тогда НКВД руководил Ежов. Жили мы хорошо: трехкомнатная квартира на Чистых прудах, деньги, спецпайки… Я тогда уже прижила ребенка, сына – так уж получилось. Жили, поживали, а потом все рухнуло в одночасье – Ежова расстреляли, а папу осудили по литерной статье «Контрреволюционная троцкистская деятельность» на целых двадцать пять лет лагерей. Оказался врагом народа. Я в это не верила, но кто его знает… Короче, с папой я распрощалась. А мы же стали ЧС – членами семьи врага народа, нам грозила высылка. Тут-то меня твоя бабушка и определила в послушницы. Она ведь истинно верит в нашего Спасителя, Иисуса Христа, аккуратно посещает церковь и знакома с иеромонахом Троице-Сергиевой лавры. Она сказала, мол, твое будущее темно и опасно, а в монастыре – благодать Божья, и никто тебя там не тронет. Я согласилась, хотя до сих пор не пойму, правильно ли я поступила… Но зачем о прошлом вспоминать – все уже свершилось по воле Божьей. Все обошлось, мать с внуком не выслали, но выселили из шикарной квартиры в коммуналку на окраине Москвы. А вскоре я приняла постриг. Моя судьба совершила резкий поворот. В Вифлееме умер настоятель, возникла необходимость назначить нового. Назначили отца Федора. Он пригласил двух монахинь поехать с ним, якобы тамошняя игуменья попросила. Я согласилась – хотелось уехать от всех этих ГУЛАГов и НКВД. С сыном и матерью я увиделась только перед самым отъездом, до этого с ними не встречалась, боялась испортить Антошке биографию. Отдала этот крестик, чтобы мать передала его сыну как память, когда он подрастет. Мама умерла, когда Антошке исполнилось восемь лет. Его отдали в детдом. Но крестик он, как видишь, сумел сохранить. – Монахиня на несколько секунд примолкла. – А каким образом он попал к Юле?

– Не знаю, – ответил Павел. – Видимо, через военкомат, – и задал свой вопрос: – А как вас выпустили из Союза? В те-то времена…

Монахиня усмехнулась:

– Религию можно зажать, но Господь никаким органам не подвластен. Не знаю как. Меня это ни тогда не интересовало, ни сейчас не интересует. Добрались до Севастополя, и кораблик нас отвез в Бейрут. А там – на верблюдах до Вифлеема. Вот здесь с тех пор и живу. Власть меняется, меняются государства, а нас никто не трогает.

Монахиня замолчала, и Павел понял, что пора уходить. Он коротко попрощался.

– Передай благодарность своей бабушке, если ее увидишь, дай ей бог здоровья! – крикнула ему вслед монахиня.

«Где я ее теперь увижу?» – с грустью подумал Павел. Он любил свою бабушку.

Стрельцов решил пройтись по древнему городу. Бродя по улицам с домами восточной постройки, он размышлял о превратностях судьбы и истории.

Вот Вифлеем, родина Иисуса Христа. По сути, христианская святыня, а владеют им мусульмане. А если власти решат разобраться с этим анклавом, то вместо мусульман придут иудеи. Чудны дела твои, Господи! А если Бога нет, то все равно чудны дела.

С какой стати этой Прасковье жаловаться на жизнь? Она живет в покое и сытости, ни морозов, ни сугробов. А мама противотанковые рвы копала, хлеб по карточкам получала. Дед погиб подо Ржевом. «Он погиб подо Ржевом в безымянном болоте…» И сетования у нее ненастоящие, формальные. Сына своего, Антошку, до двух лет растила, а потом видела всего один раз. Оправдание можно для чего угодно найти. А вот бабушка в монастырь не пошла, хотя она сильно верующая. И сюда, в Вифлеем, могла переехать, у нее же целый иеромонах в знакомцах состоит! Но нет, она с детьми осталась, одна их растила…

Взгляд уперся в застекленную витрину кафе. Прямо на стекле было намалевано название по-арабски. Павел перевел: «Привет!» Привет так привет… Он преодолел несколько ступенек, вошел внутрь и занял свободный столик. К нему тут же подскочил молодой вертлявый официант.

– Слушаю вас.

– Кофе.

– Кофе с элем? – Официант застыл в ожидании ответа.

– С элем.

Павел утвердительно кивнул, хотя понятия не имел, что такое эль. Но кофе ему понравился, в нем ощущалась необычная кислинка. Он пил вдумчиво, маленькими глотками, хотя в это время вовсе ни о чем и не думал, а просто в окно наблюдал за прохожими, снующими мимо.

Сделав последний глоток, он встал и покинул заведение. К нему тут же подскочили несколько уличных торговцев всякой сувенирной дребеденью и начали настырно предлагать свой товар, суя его прямо под нос. Разве что не хватали за рукава. Павел остановился и заговорил с ними по-арабски. «Надо купить что-нибудь для Элис».