Владимир Удод - Статист

— Теперь хорошо! — радостно ответила женщина. — Вчера Костика перевели из реанимации в палату интенсивной терапии. Меня он сразу узнал. А как попал сюда — не помнит. Ты, пожалуйста, постарайся не говорить с ним на серьёзные темы. Пусть окрепнет.

— Это и так понятно, — согласился Роман. — Я не стану его утомлять ненужной информацией. Просто пообщаемся, как братья, вот и всё.

Войдя в палату, он не сразу узнал Константина. Полное отсутствие густой шевелюры и болезненная бледность некогда смуглого лица внесли существенные коррективы в образ черноглазого красавца. Быстро преодолев естественную растерянность, Криницын бодро воскликнул:

— Хорошо выглядишь, брат! Тьфу-тьфу-тьфу на тебя!

Константин вяло улыбнулся и отреагировал:

— Ладно врать. Будто я не знаю, как я выгляжу. Скажи просто, что рад меня видеть живым, и этого будет вполне достаточно.

— Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть живым, с руками и с ногами. Здорово, братишка!

Роман осторожно пожал протянутую слабую руку раненого и присел рядом на стул.

— И я очень тебе рад, — ответил Костя. — Ты-то хоть расскажешь, что со мной произошло? А то тут все молчат, как партизаны. Наверное, опасаются за моё психическое здоровье. Напрасно — я в порядке. Давай, рассказывай.

— А что рассказывать? — растерялся Роман. — Мне сказали только, что ты был в командировке и тебя там тяжело ранили. Больше я ничего не знаю. А сам ты хоть что-нибудь помнишь?

— Помню… — Константин задумался, закрыл глаза, потом продолжил: — Чужой город. Машина. Едем. Что-то оживлённо обсуждаем. Нас трое или четверо. Кто-то кричит: «Смотрите! Что это?». Всё. Дальше только чернота. Мне показалось, что я видел вспышку чёрного света.

— Это негатив, — пояснил Криницын. — Вспышка была ослепительно белой, но в памяти отпечаталась, как негатив, — чёрной. У меня такое тоже было. Правда, в лёгкой форме. Я тебе вот что скажу: не ломай сейчас над этим вопросом голову. Выйдешь из больницы — тогда и расследуешь сам все обстоятельства. А теперь нужно восстанавливаться, набираться сил и думать о жене, детях, маме, папе, ну и обо мне, конечно.

— Да я только и делаю, что думаю. Больше здесь заняться нечем. А ты как? Что у тебя нового?

Криницын, пожав плечами, ответил:

— Да какие могут быть у меня новости? Работаю. Вот отпросился на пару дней тебя проведать, а потом снова буду работать. Всё как всегда. Ничего интересного.

— А неинтересного? — Костя уставился пытливым взглядом на брата.

— О неинтересном поговорим, когда тебя отсюда выгонят. Впрочем, к тому времени, возможно, я уже поменяю работу. Пора подумать о личной жизни.

— Вот это правильно. Одобряю.

Поговорив ещё несколько минут, братья вынуждены были распрощаться. На этом настоял лечащий врач.

Уходил Роман из клиники с лёгким сердцем. За жизнь брата можно было не опасаться — так уверил врач, и это радовало. Теперь можно спокойно переключиться на поиски Людмилы. Надежда на то, что бывшая супруга жива, не покинула его. План действий созрел сразу после допроса Ступы. Первым пунктом значилось: найти Ганнибала. Затем следовало взять его живым и любым способом выбить из него сведения о Людмиле. В случае гибели заложницы — добраться до Гургена и уничтожить.

Неожиданно в кармане завибрировал мобильный телефон. Увидев незнакомый номер, Криницын после некоторого колебания всё же решил ответить.

— Привет, Рома! — услышал он голос бывшего напарника.

— Привет, Алёша! — ответил Криницын. — Ты по делу или как?

— Попрощаться хочу. Завтра улетаю. А вернусь ли — не знаю. Я тебе посылку оставил. Тебе передаст её мой брат.

— Какую посылку? — насторожился Роман.

— Не волнуйся, хорошую посылку. Брат всё тебе объяснит. Я бы сам тебе всё растолковал, но я сейчас в Москве, а по телефону, сам понимаешь, всего не расскажешь. Хочу, чтобы ты знал: у меня, кроме тебя, никогда не было друзей. Несмотря на то, что между нами произошло плохого, я на тебя зла не держу. Хочу, чтобы и ты меня не поминал лихом.

— Э-э, брат, сдаётся, ты уже принял на грудь. — Роман понял, что его бывший напарник пьян.

— Да, принял, — подтвердил Алексей. — С утра принимаю, но не берёт. Вот сижу в «Яре», пью и прокручиваю свою никчемную жизнь. Сколько ни кручу, а светлыми пятнами в ней были только детство и период нашей совместной службы. В детстве я нужен был маме, а в армии — Родине. А теперь я никому не нужен. Мамы давно нет, а Родина повернулась спиной. Ладно, прости и прощай, напарник.