Александр Тамоников - Смерть под уровнем моря

— Да, я видел, как вас патруль на Весенней чуть не оприходовал, — сказал Вадим и усмехнулся. — Простите.

— Это они недавно такие стали. Понимают, что развязка близко, бесятся, перестают подчиняться начальству. Если вы думаете, что у меня имелся покровитель, то глубоко ошибаетесь. Никого нет. Я скорее умру, чем закручу интрижку с немецким офицером, пусть он даже образец высокой морали, гуманист и интеллигент в пятом поколении. Несколько раз я попадала в неприятные ситуации, но обходилось. Немцы зазывали меня на банкеты, торжественные мероприятия. Я тоже старалась отвиливать. Не скажу, что ко мне относились очень плохо.

— Тогда вам не в чем их упрекнуть, — вырвалось у Вадима.

— Они приставали, заигрывали, расточали намеки и предложения. Я ссылалась на застарелый фамильный туберкулез, на запущенный педикулез. Мне крайне не хотелось бы заразить господ офицеров. — Она тихо засмеялась. — Не поверите, в большинстве случаев это работало. Фашисты пятились от меня так, словно я была заминирована. Мне приходилось носить бесформенную одежду и страшные ботинки. Волосы я мыла только по большим праздникам, завязывала в узел.

Почему он вдруг стал ее внимательно слушать? Не любил Сиротин подобные душещипательные истории. Они имеются у каждого бойца и мирного жителя, попавшего в жернова войны.

Девушка тихо повествовала о том, как жила в оккупации.

8 ноября 1941 года на Южный берег Крыма пришли немцы. С ними вылезла всякая пена. Полицейские подразделения едва не превышали по численности немецкие боевые части. Откуда столько недовольных советской властью, трусов, предателей трудового народа, недобитого кулачья и пособников буржуазии?

Оккупанты тут же приступили к «окончательному решению еврейского вопроса». На третий день полицаи забрали Яшу Гринберга, не пожелавшего убыть в эвакуацию. Они бросили его в машину и увезли. Он шутил напоследок. Мол, я скоро вернусь, надоем еще своим нытьем.

Наутро бледный Репнин сообщил, что видел своими глазами, как Яшу, его больных родителей и еще три десятка евреев полицаи расстреляли в овраге за улицей Рассветной.

Казни продолжались несколько дней. Видимо, оккупанты выполняли план, спущенный им сверху. Потом они свезли трудоспособных евреев в гетто под Магарачем. Их заставляли работать. Каждую неделю кого-нибудь расстреливали.

Лагерь для военнопленных располагался на Боткинской улице. Тысячи советских солдат сидели за колючкой, умирали от голода и холода. Несколько раз Юля с подружками туда пробиралась, перебрасывала через колючку хлеб.

Охрана была из местных полицаев, стреляла без предупреждения. Приходилось увертываться, скатываться в овраг.

Полицаи проявляли бдительность. Если пленный припрятывал еду, брошенную ему, они выдергивали его из толпы и избивали до полусмерти ножками от стульев. Данное оружие почему-то было весьма популярно у этих сволочей.

Люди продолжали жить в своих домах, но под строгим контролем. По квартирам и участкам ходили специальные уполномоченные из местных жителей, все вынюхивали, высматривали, зачитывали постановления, издаваемые оккупационными властями.

В городе действовал комендантский час. Вечером и ночью патрули могли расстрелять любого человека, вышедшего на улицу без пропуска.

Люди голодали. Продуктов не хватало, все шло на нужды армии и полиции.

— Ели зеленуху — это такая черноморская рыбка, — рассказывала Юля. — Подростки ловили, подкармливали нас. Однажды добыли килограммов пятнадцать сухой кукурузы в початках, выменяли на старую одежду. Радости было немерено. Пинцетами выковыривали зерна, мололи в муку, потом варили ее с солью и жарили лепешки на сухой сковородке, чтобы какой-то вкус получался. Немцы с полицаями сперва не очень лютовали, призывали строить новую Россию без тиранов-большевиков. Звали на работу, требовали доносить на знакомых и соседей по первому подозрению в связях с подпольщиками. Даже танцы в городском клубе несколько раз устраивались. Они как-то смешно выглядели, проходили под прицелом автоматчиков. Однажды пацанов поймали. Забрались дураки ночью на почту, разворошили посылки, которые немцам приходили из Германии. Они загрузили съестное в мешок, а когда выбирались, на часовых с собаками нарвались. Их расстреляли на городской площади, чтобы другим неповадно было воровать. Родители в истерике бились, полицаи хохотали, руки им скручивали. Пацаны плакали, просили пощадить. После этого случая участились диверсии, полицаев резали неизвестные люди, однажды в окно администрации гранату бросили. Режим ужесточили, народ хватали по первому подозрению или доносу. Тотально отлавливали молодых парней, которые могли стать партизанами. Одних расстреливали без суда и следствия, других в лагеря отправляли.