Андрей Воронин - Хранитель света

— Фуфло, — сказал Паштет, который уже понял, что это не фуфло.

— У меня нет времени на бессмысленные споры. — сказал Полковник. — Но на чем вы ездите, Павел Павлович? Одной вашей машины с головой хватит, чтобы упрятать вас надолго, если не навсегда.

— Короче, — сдаваясь, сказал Паштет и бросил свирепый взгляд на Хохла, который в данный момент ничего не жрал, но зато с упоением ковырялся в зубах.

— С удовольствием, — согласился Полковник. — Мне тоже, знаете ли, наша беседа не доставляет радости.

Так вот, Павел Павлович, имейте в виду: если с Дашиной головы упадет хотя бы волос…

Он сделал многозначительную паузу, и Паштет воспользовался ею для последней отчаянной контратаки.

— И что? Что тогда, а? — нагло осведомился он.

— А вы спросите об этом у Лехи Черного, — посоветовал Полковник. — Спросите у Летяги, у Батона, поговорите на эту тему с Крысоедом… Перечислять дальше? Наверное, не стоит. Все ваши знакомые, которых я упомянул, лежат на разных кладбищах — все, кроме Летяги, он зарыт далеко от Москвы, и не на кладбище, а на помойке, вернее, на свалке… Для вас это новость? Ну, так поделитесь ею с друзьями, если успеете. Словом, затрудняться, объезжая одну за другой их могилы, вам, наверное, не стоит. Если угодно, я выражусь яснее: целость вашей шкуры, Павел Павлович, с этой минуты находится в прямой зависимости от состояния здоровья и психики Даши Казаковой.

— Один момент, — перебил его Паштет. — Теперь ты меня послушай. За пацанов ты мне ответишь, а что до нашего базара, то я не при делах, понял? Зуб даю!

— Зубы надо беречь, — сказал Полковник. — Послушайтесь моего совета, я ведь много старше вас: не разбрасывайтесь зубами, а то оглянуться не успеете, как придется переходить на манную кашу! Я охотно верю, что превратить мнимое похищение в настоящее — не ваша затея. Тем не менее я повторяю: ответственность будете нести вы. В конце концов, этот беспредел творится на вашей территории, Паштет, и творится он приезжими гастролерами… Словом, делайте что хотите. Хотите — уговорите Хохла, хотите — убейте, но чтобы девушка была цела! Я знаю, где она, и у вас осталось совсем мало времени на то, чтобы обезопасить свою шкуру и сохранить лицо. У меня все.

— О своей шкуре заботься, гнида! — свирепо прорычал Паштет в короткие гудки и нажал на кнопку отбоя с такой энергией, словно хотел раздавить аппарат в лепешку.

— Проблемы? — невинным тоном спросил Хохол.

Паштет поднял на него тяжелый взгляд. Хохол, полузакрыв глаза от удовольствия, посасывал из высокой стеклянной кружки ледяное светлое пиво. Не только тон, но и вид у него был самый что ни на есть невинный — ни дать ни взять провинциал, впервые в жизни посетивший столицу. Впрочем, по виду Хохла никогда нельзя было догадаться, о чем он думает. Тут даже логика и информированность не всегда помогали; в острых ситуациях Хохол думал и действовал не как все нормальные люди, оттого-то его непредсказуемость и вошла в поговорки. Но вот догадался ли он, что ситуация и впрямь внезапно обострилась? «Первым делом сверну башку Долли, — подумал Паштет. — Даже череп этому фраеру не сумел по-человечески проломить! И на тебе, пожалуйста, — в самый неудобный момент этот недобитый козел выскакивает прямиком в службу безопасности “Казбанка”!»

Между прочим, то, что бельгийский незнакомец оказался связанным с «Казбанком», многое объясняло, в частности его внезапное появление там, в особняке. Если верить Юрченко, они с Дашей к тому времени уже начали свой спектакль, и незнакомец мог быть одним из тех, кого послали на розыски. А это означало, что Полковник привык действовать очень быстро…

Еще это означало, что Екатерина Пережогина не имела к тому нападению никакого отношения. Впрочем, сейчас речь шла не об этом, а о Хохле. Догадался или не догадался? Почуял или нет?

И еще: сказать ему, в чем дело, или не сказать?

Увы, Паштет знал, что от этого ничего не изменится. В данный момент имела место одна из тех редкостных ситуаций, когда предсказать действия Хохла было просто; вцепившись в деньги, он их уже не выпустит.

Паштет вспомнил заметку в газете, которую в доказательство правдивости своего рассказа показал им Юрченко. В заметке этой, помнится, содержался туманный намек на то, что дочь Казакова похищена с целью оказать через банкира давление на некие круги, близкие к Российскому правительству. Заметка была чепуховая; непонятно было, кто это отважился, не проверив, пустить в печать подсунутый Юрченко фуфель, однако упомянутый намек даже Паштета навел на кое-какие размышления. Что уж говорить о Хохле! Он наверняка уже прикинул, каким манером свернет банкира Казакова в бараний рог. Недаром же он вскользь упомянул о каких-то своих делах с Казаковым и обозвал того сволочью! За Хохлом стояла тяжелая промышленность Украины, и вряд ли он упустил бы возможность подмять под себя «Казбанк». Это были кредиты, инвестиции, рынки сбыта — словом, сумасшедшие деньги, огромная власть. Так неужели Хохол откажется от этого лишь ради спасения шкуры Паштета?