Андрей Воронин - Хранитель света

Увидев это, Денис Юрченко встрепенулся.

— Эй, эй, ребята… мужики… пацаны, вы что?! Она же нас увидит… запомнит…

— Хелло, Долли! — удивился Долли. — А ты что, отпускать ее собрался? Ну, ты крендель, в натуре!

— А как же?.. — пролепетал Денис. — Мы же договаривались… только палец…

— С тобой, козел, никто ни о чем не договаривался, — сказал Грицко, задумчиво разглядывая пленницу. — Ну что — «му»? — сказал он ей, неторопливо расстегивая пуговицу на ее джинсах. — Что — «му»? Да лежи ты спокойно, что ты крутишься как ужака на сковородке?

Он неожиданно наклонился и одним резким рывком сдернул тесные джинсы пленницы до колен, обнажив гладкие белые бедра и застиранные трусики в мелкий цветочек. Пленница отчаянно замычала и засучила спутанными ногами, из глаз ее градом покатились крупные, как горох, слезы.

— Да не дергайся, не дергайся, все буде добре, — приговаривал Грицко, — на меня еще никто не жаловался…

Неожиданно Даша, о которой все забыли, вскочила со своего места у окна, одним прыжком пересекла комнату и повисла у Грицко на плечах, пытаясь оттащить его от кровати.

— Не смей ее трогать, мразь, подонок! Убери свои грязные лапы, я тебе глаза выцарапаю…

Грицко лениво шевельнул плечами, стряхивая с себя Дашу, обернулся и одним точным движением ухватил ее за горло. Его темная ладонь резко выделялась на фоне ее белой кожи, с которой давно сошел южный загар. Он слегка сжал пальцы; Даша замолчала, и глаза ее испуганно округлились, сделавшись похожими на глаза лежавшей на кровати девушки.

— Угомонись, — сказал Грицко, удерживая Дашу на расстоянии вытянутой руки. Свободной рукой он вынул из-за пазухи пистолет, приставил дуло к Дашиному лбу и взвел курок. — Сядь на место и молчи, если не хочешь поменяться с ней местами. Та шо я такое говорю — поменяться… У меня и на двоих здоровья хватит. Хочешь в очередь встать? Или, может, тебя первую попользовать, а ее потом? Га?!

Он сильно тряхнул Дашу, как котенка, по-прежнему держа за горло.

— Э, э! — с трусливой угрозой в голосе осторожно запротестовал Денис. — Потише, ты!..

— Шо? — удивился Грицко, оборачиваясь к нему.

Но Денис Юрченко уже молчал, потому что у Долли за пазухой тоже лежал пистолет, и теперь этот пистолет смотрел возлюбленному Даши Казаковой в переносицу.

— О то ж, — удовлетворенно произнес Грицко и снова повернулся к Даше. — Ну что, королевна, класть тебя рядом с ней или будешь сидеть тихонечко, как мышка?

Даша с трудом кивнула, из ее горла вырвался сиплый, сдавленный писк, отдаленно напоминавший «да».

— Что — да? — куражился Грицко. — Сидеть или лежать? Ах, сидеть… А может, передумаешь? Хочешь пощупать, что я для тебя припас? Не хочешь? Жалко… Ну ладно, сиди пока. Та не горюй, будет и на твоей улице праздник!

После этого двусмысленного обещания он разжал пальцы и брезгливо оттолкнул Дашу. Даша медленно вернулась к своему месту у окна и села там, сильно сгорбившись и массируя ладонью горло. Она ничего не хотела видеть и не видела ничего, кроме грязного, в клочьях пыльной паутины, оконного стекла и темной зелени старого сада снаружи. Слышать она тоже ничего не хотела, но тут уж ничего нельзя поделать, и против собственной воли она слышала все — каждый звук, каждый шорох. Она слышала, как щелкнула лопнувшая резинка, затрещала, разъезжаясь, ткань; пленница отчаянно замычала, забилась на кровати, и голос Грицко лениво, врастяжку, произнес: «Та тихо, тихо…» Потом кровать тяжело затрещала, взвизгнули ржавые пружины, голос пленницы поднялся до глухого придушенного визга, на кровати тяжело завозились, заерзали. «Та шо ты стал як истукан, подержи!» — раздраженно, с одышкой выкрикнул Грицко. «Хелло, Долли!» — весело откликнулся голос второго тюремщика. Скрипнули половицы, на кровати в последний раз придушенно взвизгнули, забились отчаянно, и ржавая панцирная сетка начала размеренно поскрипывать — все быстрее, все злее. Пленница уже не пыталась кричать и сопротивляться, она только болезненно постанывала в такт яростным скрипучим ударам панцирной сетки да изредка всхлипывала — плакала, наверное. Грицко тяжело, часто задышал. «Ух ты!» — сдавленно выкрикнул он через некоторое время, панцирная сетка скрипнула еще два раза и тяжело затрещала, распрямляясь. «Ого, — с уважением произнес голос Долли, — ну, ты, брат, силен!» — «А то, — шурша одеждой, самодовольно откликнулся украинец. — Я ж казав, на меня еще никто не жаловался». Пленница плакала уже в голос, рыдания душили ее, она кашляла, заставляя содрогаться ветхую кровать. «Хелло, Долли!» — радостно закричал баскетболист, и все началось сначала.