Андрей Воронин - Хранитель света

Впрочем, караулить девчонку тоже оказалось не так просто. Во-первых, она смотрела волком и явно прикидывала, как бы ей половчее сделать ноги. Но это бы еще полбеды; главная беда заключалась в том, что трогать девчонку Паштет запретил под страхом смерти, а просто сидеть, смотреть на нее и не трогать — это оказалось очень затруднительно. Попробуй-ка не тронуть, когда девочка — первый сорт, а делать все равно больше нечего! Даже телевизора нет, чтобы отвлечься…

Впрочем, обещание Паштета снести башку, если он хоть пальцем прикоснется к девчонке, отвлекало Долли от игривых мыслей, и утро они с Дашей Казаковой провели скучно: сидели каждый в своем углу и смотрели в разные стороны. Пару раз Долли пытался завести с нею разговор на нейтральные темы, но девчонка отвечала угрюмо и односложно, а то и вовсе молчала, равнодушно глядя в заросшее мохнатой грязью окно. Ну, да оно и понятно: причин для радости было маловато.

Потом вернулись эти двое хохлов, Грицко и Юрченко, которые с утра укатили в райцентр на обшарпанной ржавой «девятке», накануне угнанной пацанами Паштета в Москве. План у них был простой: пару раз прошвырнуться туда-сюда по шоссе, посадить в машину первую попавшуюся бабу подходящего возраста, которая будет ловить попутку, и привезти ее, дуру, на хутор. Судя по грохоту, который дети солнечной Украины учинили в сенях, мышеловка сработала и вернулись они не с пустыми руками.

Дверь в сени со скрипом распахнулась, и хохлы ввалились в дом, волоча под локти какую-то девку, по виду — стопроцентную лохушку. Руки у девки были связаны за спиной, на голове красовался белый мешок из-под сахара, мешавший разглядеть лицо, а ногами она отчаянно лягалась, брыкалась и цеплялась за все подряд, из чего следовало, что упрямства у нее гораздо больше, чем ума. Ноги у нее были короткие, зад широкий, низко посаженный, плотно обтянутый дешевыми вьетнамскими джинсами. Очень удобный был зад, особенно для того, чтобы дать хорошего пинка. Из-под мешка доносилось яростное мычание, и Грицко, которому все это, похоже, уже успело надоесть, едва успев втащить свою добычу в дом, первым делом сделал именно то, о чем подумал Долли, — дал лохушке такого пинка, что та не удержалась на ногах, стремительно, головой вперед пересекла комнату и приземлилась точнехонько на кровать, да с такой силой, что едва не развалила это ветхое сооружение.

— Молчи, бацилла! — прикрикнул на нее Грицко и добавил, посасывая распухший указательный палец: — Кусается, стерва!

— Хелло, Долли! — воскликнул Долли, поднимаясь из-за стола. — Производственная травма? Так не расстраивайся, братан! Око за око, зуб за зуб… Палец за палец. Все по-честному. Ну, как действовать будем, пацаны?

Грицко вынул изо рта обсосанный палец, мрачно сплюнул на пол, бросил свирепый взгляд в сторону кровати, откуда по-прежнему доносилось сдавленное мычание.

— Мое дело сторона, — сказал он. — Вот он пускай разбирается.

Эти слова относились к Денису Юрченко, который стоял у дверей, как забытый неодушевленный предмет.

Долли повернул голову и с любопытством уставился на Дениса. Тот отвел глаза, будучи не в состоянии выдержать его взгляд. Лицо у него было бледное, губы отливали трупной синевой, а длинная артистическая прическа висела спутанными сальными прядями, как у бомжа. Отвернувшись от Долли, он наткнулся на полный болезненного изумления взгляд Даши, заметно вздрогнул и, опустив голову, стал смотреть на пыльные носки своих туфель.

— Постой, браток, — сказал Долли, которого многочасовое бесплодное созерцание прелестей Даши Казаковой навело на кое-какие мысли. — Не гони лошадей. Полчаса туда, полчаса обратно — какая разница? Он-то, конечно, разберется, но зачем добру попусту пропадать?

— А, — будто проснувшись, медленно сказал Грицко, — ты про это?

— А ты про что? — сказал Долли. — Как она хоть с торца-то — ничего?

— А леший ее знает, — сказал Грицко. — Некогда было смотреть. Это ж тебе не Тверская и не Ленинградка!

Он не спеша подошел к кровати, поперек которой ничком лежала пленница, взял ее за плечо, рывком перевернул на спину и сорвал с головы мешок. Открылось широкое, будто циркулем обведенное, красное от натуги курносое лицо, короткие встрепанные волосы неопределенного оттенка, круглые, полные слез глаза и маленькие пунцовые уши с дешевыми сережками. Рот пленницы был туго перетянут какой-то тряпкой, и из-под этой тряпки опять начали раздаваться невнятные мычащие звуки.