Зоэ Шарп - Второй выстрел

Из-за раны в лопатке я не могла контролировать трапециевидную мышцу. Попытки взять что-либо правой рукой давали сомнительный результат, а о том, чтобы хоть немного поднять ее через сторону, можно было смело забыть.

Спина вокруг раны была натянута и уязвима, хотя сама кожа потеряла чувствительность. Поэтому я боялась перегрузить спину, боялась, что кожа разорвется. Внутри все было как-то криво и неудобно, как в рубашке, застегнутой не на те пуговицы. От одной мысли о том, что мне предстоит задействовать мышцы спины, чтобы опираться на костыли, организм норовил хлопнуться в обморок.

Наступать на левую ногу я тоже не могла. Пуля вошла в подколенную мышцу сзади и вышла сквозь четырехглавую мышцу спереди. Только чудом она не задела по пути ни кость, ни артерии, ни крупные нервы, но даже так в голени я ощущала не больше сил, чем дряхлая курица.

В итоге физиотерапевт дал мне один костыль для левой стороны и медленно шел рядом со мной, пока я ковыляла по коридору — всего шагов шесть, — привыкая к новому способу ходьбы. Всю дорогу я волокла левую ногу по полу и чуть не прокусила себе нижнюю губу, пытаясь не разреветься просто от того, что за эти нечеловеческие усилия полагается столь ничтожная на первый взгляд награда.

Одна из медсестер нашла мне стул, на который я тут же рухнула, а физиотерапевт держал меня за руку, пока я тряслась и жадно ловила ртом воздух, подобно марафонцу, достигшему финиша, и изучала огромный путь, который мне предстояло проделать снова до вожделенной кровати.

— Тебе предстоит долгая дорога обратно, Чарли, — до отвращения жизнерадостно сообщил мне врач, — но тебе повезло, что ты вообще с нами, так что все придет, если будешь как следует работать над собой.

Работать.

Я много думала о работе — о моей работе — с тех пор, как подслушала бесцеремонную дискуссию между отцом и Шоном. За отсутствием более интересной пищи для ума я разбирала каждую фразу, вникала в каждый нюанс и пришла к выводам, осознание которых оказалось болезненнее любой физической травмы.

Как только ты начинаешь сомневаться в себе — или другие начинают в тебе сомневаться, — тебе конец.

Эти слова терзали меня сильнее всего. Зачем возвращаться назад, если мне некуда возвращаться?

Там, в лесу, я вовсе даже не поддалась эмоциям. Я вновь и вновь анализировала те последние несколько минут, но, с какой стороны ни посмотри, выстрел в Лукаса, державшего Эллу на руках, оставался неоправданным. Как я ни препарировала факты — он не угрожал жизни девочки, просто пытался спасти собственную.

Если бы я выстрелила, то не только травмировала бы ребенка, но и совершила бы убийство. Если бы я впервые применила оружие для такой цели, хорошая команда юристов могла бы побороться за меня.

Но это случилось не в первый раз.

Я попыталась подсчитать, сколько жизней на моей совести, и обнаружила, к своему ужасу, что не могу вспомнить точно. И от этого становилось еще хуже.

Или другие начинают в тебе сомневаться…

Что, если Шон больше в меня не верит? Он имеет на то полное право. Я не смогла защитить клиента. Мало того, я позволила, чтобы клиента убили, причем не враги и не какой-то одинокий преступник, а те самые люди, которые должны были по идее прийти к нам на помощь.

Чем больше я об этом думала, тем яснее понимала, что лично Шону и репутации его компании эта история грозит катастрофой. Я знала, что если выплывет наружу правда о наших отношениях, выходящих за рамки профессиональных, все станет в десять раз хуже. Шон был известен своим честолюбием. Его сотрудники получали высокую зарплату, потому что они были лучшими в своем деле и гордились этим. А следовательно, многочисленные конкуренты только и ждали, чтобы дело Шона разлетелось в пух и прах. Я могла смириться с чем угодно, но не с тем, что стану причиной его краха.

Я вдруг почувствовала себя так же, как тогда в армии, сразу после нападения. Я была не просто слаба физически, но вдобавок психологически измучена и эмоционально разбита. Шон был нужен мне сейчас больше, чем когда-либо, но я ни за что на свете не посмела бы сломать ему жизнь еще раз.

Когда Шон вошел в мою палату, из-за своих тревожных размышлений я, должно быть, приветствовала его несколько настороженно. Пару секунд он изучал меня, прежде чем ответить, как будто читал мои мысли. Ничего удивительного. Его чрезмерная проницательность не способствовала комфорту окружающих.

Медсестры приподняли мою кровать, так что теперь я могла видеть, как легко Шон передвигается по комнате. Он не стал садиться в кресло, прислонившись вместо этого плечом к стене у окна и скрестив руки на груди. Мне отчаянно хотелось, чтобы Шон ко мне прикоснулся, но я бы скорее откусила себе язык, чем попросила его об этом.