Александр Тамоников - Пуля для карателя

Иван поднял кулак, чтобы использовать его в третий, заключительный раз, но это был уже не кулак, а что-то синее, распухшее. Заржал широкоплечий солдат с бляхой полевой жандармерии на груди, как-то проворно развернул приклад от себя и послал пулю точно ему в лоб. Сознание мгновенно вышибло, как электричество от сгоревшей пробки…

А возвращалось сознание в тело долго и неохотно. По всем правилам и нормам, его должны были пристрелить, но почему-то воздержались от немедленной ликвидации. Видимо, восторжествовал банальный расчет. Иван лежал в какой-то неудобной позе на жестких нарах, голову распирал изнутри огненный колючий шар, а снаружи — стальной обруч. Все болело, любое движение приводило к страданиям. Он медленно поднял руку, ощупал лицо. Возможно, не все так плохо — ни гематом, ни кровавых ран, только на лбу прощупывалась небольшая выпуклость. Попытался встать, но стало только хуже. Мышцы скручивала судорога, тошнота поднималась к горлу. Откровенно хотелось подохнуть…

Нет уж, умереть легко, а ты попробуй поживи… — словно нашептывал кто-то в ухо.

Иван сидел на нарах, сжав виски, и понемногу осознавал себя в этом мире. Покрикивали немецкие надсмотрщики, лязгали запоры, работало освещение — впрочем, на последнем экономили. Картинка в глазах обрастала объемом, отдельными красками. Он находился в маленькой клетке. Потолок — совсем рядом, хотя пространство вне узилища было сравнительно разомкнутым и высоким. Три бетонные стены источали сырость и холод, нары, в углу отхожее место, закрытое стальным щитом. Вместо четвертой стены — стальная решетка из вертикальных и горизонтальных прутьев, в решетке дверь, запертая на замок. Что-то смутно знакомое было в этой тюрьме, но он никак не мог вспомнить…

Двое парней с засученными рукавами протащили по коридору безжизненное тело. Мужчина был в исподнем, голова висела, ноги волоклись по полу. За ним тянулся прерывистый след — текло из разбитой головы. Заскрипела стальная дверь — бедолагу кинули в камеру. Через минуту «заплечных дел мастера» возвращались обратно. Они медленно шли вдоль камер, исподлобья посматривая по сторонам — словно искали себе новое развлечение. Тюрьма не пустовала. Иван закрыл глаза, стиснул голову. Тюремщики протащились мимо. Не время геройствовать. Да и вообще — нужно ли?

За стенами звучали нестройные залпы, гудел генератор. Монотонно бубнили люди. «Óйче наш, ктóрый йéстещ в нéбе, них щи свíнчи и́ме Твóе! них пщи́йдже кролéство Твóе…» — монотонно выводил какой-то богомол. Охранник ударил прикладом по решетке, грозно гавкнул — молитва оборвалась. Узники стонали, ворочались, кто-то надрывно, с мокротой кашлял. Иван мог видеть лишь одну клетку через проход, в ней что-то шевелилось, вздыхало, потом объявилась сравнительно молодая остроносая физиономия с фонарем под глазом. Мужчина кутался в длинный не по росту пиджак, горло было обмотано рваным шарфом. Он небрежно глянул на сидящего напротив человека в офицерской форме, прижал нос к решетке, чтобы разглядеть что-то сбоку, но попытка не удалась, и он, раздраженно фыркнув, отступил обратно к стене.

— Товарищ, подожди… — с хрипом выдавил Иван по-польски. — Где мы находимся?

— Свинья тебе товарищ… — презрительно задрав нос, ответил остроносый. В принципе, логично, мундир германского офицера абы на кого не надевают.

— Подожди, товарищ, не смотри, что я в этом… — Что было, то и надел… Скажи, где мы?

— На Остецкой, где еще. — Нос ненадолго вылез из мрака и снова исчез.

Иван вспомнил. Улица Остецкая — на границе центральной части Варшавы и Старого города. Два квартала к северу от полевого штаба 9-й армии, к которому примкнули отдел военной разведки. Здесь всегда стояли немцы — стояли непоколебимо, как скала, хотя восставшие предпринимали попытки их отсюда выбить. Тюрьма гестапо и СД напротив уцелевшего костела Святого Стефана — когда-то популярного приходского храма в готическом стиле. До войны напротив церкви находилась психиатрическая лечебница, куда частенько доставляли буйных, поэтому особо перестраивать помещения гестаповцам не пришлось. «А что, удобно, — подумал Иван. — Нагрешил — тут же сбегал через дорогу, грехи списал — особенно если священник знакомый… Скоро и тебя, Иван Максимович, в утиль спишут, а священник кое-кому индульгенцию выпишет…»

Опять засасывало отчаяние. Он не боялся смерти — вообще редко о ней думал и ничего в ней не понимал. Делай то, что нужно, выполняй свою работу, будь честен перед самим собой — и не надо думать ни о какой смерти. Если думаешь — значит, притягиваешь. И сейчас не думай! Думай о том, как не признаться на допросе. Это трудно, фактически невозможно, учитывая специфику заведения и разработанные специалистами методики по выявлению нужных сведений. В этом плане, конечно, жирный минус, что его не убили…