Анна Оранская - Хождение по трупам

— Ну что, приехали! — радостно сообщает он через какое-то время, и я возвращаюсь в машину, обнаруживая себя с сигарой в руке, выкуренной лишь наполовину, и чувствуя на коленях что-то стеклянное, оказывающееся почти полной фляжкой виски. Смотрю, как он распахивает свою дверь, и запах океана врывается, словно только этого и ждал. И вылезаю, потому что он вылезает, и вижу, что мы стоим на пустынном пляже, нецивилизованном совсем и заброшенном, может, оттого что не сезон. И машина стоит задом к океану, каких-то пять шагов до него, и пальмы слева, и справа, и позади, мы как-то проехали сквозь них.

— Искупаемся? Или сначала поцелуете меня, мисс?

— Лучше искупаемся, Юджин. Поцелуев за последние четыре дня было слишком много…

И начинаю раздеваться под его пристальным взглядом, стоя перед фарами, куда он меня поставил, не понимая, что теперь он точно видит все — и рваную одежду, и глаз, и синяки и кровоподтеки, оставшиеся на теле после экзекуции и о существовании которых я только догадывалась. И уже раздевшись и постояв так, чувствую, что мне холодно, и ежусь, как впервые вышедшая на сцену стеснительная стриптизерша.

— Вы, кажется, собирались купаться, мистер? — спрашиваю без иронии, с интонациями, свойственными зомби. — Или смотреть, как купаюсь я?

Смотрю ему в глаза и вижу там — не вижу, темно ведь, но чувствую — ту поднимающуюся волну, которую видела в них несколько раз. Волну, тщательно сдерживаемую дамбами и волнорезами железной воли и самоконтроля — но иногда прорывающуюся, превращающуюся в цунами, в слепую бешеную стихию, радостно предвкушающую похороны тех, кто ее пробудил.

— Значит, слишком много поцелуев за последние четыре дня? — переспрашивает он, и я устало киваю. Мне бы посидеть сейчас или полежать, чтоб никто меня не дергал, чтобы можно было просто лежать и курить. Можно даже в машине ехать — но только не стоять, выслушивая вопросы и не понимая, чего от меня хотят и зачем я здесь, да и не пытаясь понять.

— Слишком много поцелуев, — повторяет он еще раз, и тянет меня за собой, и распахивает заднюю дверь и протягивает мне что-то, две длинных толстых штуковины, оказывающиеся в свете фар огромным пристегивающимся членом и самым большим вибратором из тех, что у меня были, черным и жутко дорогим. И я их роняю непонимающе, забыв еще раз беззвучно воскликнуть, что у него съехала крыша — и мы огибаем машину, и я смотрю как он рвет на себя багажник джипа — я сейчас только отмечаю что это джип, не задумываясь какой и откуда. И он тащит оттуда что-то большое и тяжелое, отходя назад и роняя это что-то на песок.

— Это что, еще вибратор? — шучу просто потому чтобы что-то сказать, получить какие-то объяснения по поводу странных его действий.

— Это кукла, Олли, — мой тебе сюрприз!

На хрен мне кукла — я не мужчина и никогда не хотела быть мужчиной, хотя были у меня любовницы, которых я терзала пристегивающимся органом, но мало, одна или две. И даже если бы она мне была нужна, кукла, совсем не время сейчас для таких подарков и не место. Но опять же не удивляюсь — если уж мы после четырехмесячной разлуки поехали купаться через минуту после того, как встретились, если он ни о чем меня не спрашивает, а потом всучивает мне пристегивающийся член и вибратор, то не исключено, что через мгновение приземлится летающая тарелка, и выглянет из нее…

— Ленчик!

“Ленчик?”

— Как сам, Ленчик?

А ведь это и вправду Ленчик — то, что он называл куклой и вывалил на песок. Это он, со связанными сзади руками и растянутым ртом, из которого торчит тряпка, позже оказавшаяся Ленчиковыми же трусами.

Я даже не спрашиваю, откуда он тут — ведь вполне возможно, что из той самой тарелки, которая должна была приземлиться перед нами и которую я могла не заметить. Почему нет, сегодня ведь все возможно.

Юджин поднимает его одним рывком, прислоняя к джипу, выдергивая изо рта тряпку.

— Ты че, оглох? Я же тебя спрашиваю — как сам?

И безумные вытаращенные глаза прыгают с Корейца на меня, с меня на Корейца, который в этот момент поворачивается ко мне.

— Не желаете ли испробовать новую куклу, Олли? Можете ее не жалеть — это подарок, а к тому же она все равно одноразовая, вы с ней поиграете и мы оставим ее здесь. Я бы вам помог, но предпочитаю знаете ли живых женщин — таких, как вы. Но если будете настаивать, то я конечно присоединюсь…

И тут я улыбаюсь. Сейчас думаю, что за такую улыбку на таком лице, не то, что красивом, а просто ужасном, операторы заплатили бы бешеные деньги. Сначала один уголок рта ползет вверх и в сторону, потом второй, а потом я начинаю дико смеяться. Нервный, полагаю, был смех, истеричный — и я смотрела на Корейца, у которого не менее жуткая улыбка нарисовалась, и хохотала все громче.