Федор Бутырский - Прокурор для Лютого

Это очень походило на классический дорожный наезд — ведь не сельские пэтэушники на папиной машине катаются по местным клубам да дискотекам!

Кто именно: Сухарев? Рябина? Или менты-беспредельщики взяли у знакомых бандитов тачку покататься?!

Какая разница — теперь не до того. Да и разницы, если разобраться, никакой и нет…

Нечаев, мельком взглянув на Коттона, извлек из кармана пистолет Заводного. Пахан, быстро оценив ситуацию, также достал оружие.

Тем временем «рэнджровер», чуть оторвавшись вперед, быстро остановился, загородив корпусом проезд — съезды с шоссе были довольно круты, и Лютому также пришлось притормозить.

Дверца дивной английской машины быстро открылась, и слепой свет фар выхватил из полутьмы шоссе классический, до боли знакомый московский типаж: шкафообразная фигура, коротко стриженная голова, спортивный костюм, крученая золотая цепь на шее…

Двое точно таких же, но без цепей, вышли с другой стороны, встав рядом с джипом.

— М-да, приплыли… — Нечаев, помня об эффекте внезапности, спрятал оружие под полу куртки. — Так что — стрелять?

Тем временем бандит вразвалочку подошел к «бимеру» — он уже хотел было что-то сказать водителю, но, едва заметив на переднем сидении пассажира, сразу же отпрянул.

— Дядя Леша? Вы?

— Да, это я, — скрипуче ответил старик, и по его интонациям Лютый понял — на этот раз все обойдется. — Что это вы нас гоп-стопнуть решили? Никак, на меня наехать надумали?

— Простите, дядя Леша, мы не знали, что это ваша машина…

На первый взгляд было довольно странным, что этот здоровенный амбал так почтительно разговаривает с тщедушным стариком, которого, имей он желание, мог бы убить с одного удара — но только на первый взгляд. Пять синих точек на кисти руки, то есть портак «один в четырех стенах» и вытатуированный специфический перстень, символ, понятный лишь посвященным, свидетельствовали: этот амбал уже прошел тюремные университеты, и прекрасно понимает, как надо вести себя в присутствии уважаемого вора в законе…

— Это моя машина, и я спешу, — коротко отрезал старик.

— А мы подумали — фраерок какой-то московский по вечерней прохладе гонит, под «крутых» закосить решил, вот и надумали поразвлечься, дербануть, — оправдывался амбал виновато, во все глаза глядя на законного вора; он будто бы не верил, что перед ним тот самый легендарный пахан, о котором и в Москве, и на многочисленных СИЗО, пересылках, зонах и централах еще лет десять назад ходили самые невероятные легенды.

— Так ты что — не веришь, что это я? — наконец, законный вор догадался о причинах такой странной реакции амбала.

— Да недавно параша покатила по Москве, что умерли вы… Или завалили. В гараже каком-то. И Вареник, жулик ваш, вроде бы Богу душу на Бутырке отдал.

— Насчет Вареника — правда, — печально вздохнул пахан, — а что касается моей смерти, то слухи о ней сильно преувеличены.

— Может быть, помочь чем? — не унимался амбал: видимо, ему очень хотелось услужить старику. — Дядь Леша, у нас времени много, отдыхаем вот… Мы с радостью! Если в Москву, так мы вам щас настоящий эскорт забацаем, как Президенту!

— Да нет, не надо… Еще чего — внимание мусоров привлекать. Извини, пацан, — Алексей Николаевич даже не помнил имени и погоняла этого бандита, — извини, дела у нас срочные. Пропустите уж, сделайте милость, не дербанте. И о том, что меня видел, никому не рассказывай.

— Бля буду, слово пацана, зуб даю!.. — видимо, владелец «рэнджровера» был в духе и потому, лихо продемонстрировав классический блатной жест, рысью понесся к джипу — отъезжать.

Спустя несколько секунд дорога была свободна.

— Хороший, вроде, пацан, — произнес Коттон ласково, пряча «волыну», — только хреново, что он нас с тобой вместе увидел…

Многоопытные зэки, впрочем, как и опытные контролеры-вертухаи следственных изоляторов, считают и, видимо, справедливо: впечатление о человеке как о личности можно составить хотя бы по тому, как он ведет себя в заключении. Человек слабый, как правило, ломается и начинает довольно быстро опускаться: не следит за собой, перестает мыться, причесываться и вообще — выполнять самые необходимые гигиенические процедуры, вплоть до регулярного подтирания «копченого солнышка». Такие зэки на лагерном языке именуются «запомоенными», или «чертями», котируются они чуть выше пидаров, и место им, как правило, только у вонючей параши.

Если бы самый могущественный московский мафиози Иван Сергеевич Сухарев видел бы сейчас Заводного, то наверняка бы принял его за чистого, рафинированного «черта». Сухой два года провел на общем режиме и наверняка знал толк во внутрилагерной иерархии.