Николай Прокудин - Панджшерский узник

— Все хорошо, чонакам. Все будет хорошо, вот увидишь. Я знаю, что говорю, я сам войну прошел. Ты думаешь, что если война, так там всех убивают? Не думай так. Части выводят на отдых, сменяют на другие. Все военные операции проводят после тщательной подготовки, чтобы потери были минимальными. Командиры тоже думают о матерях своих солдат. Для каждого командира его солдаты — что его дети. Поверь мне, я сам был командиром. И наш мальчик там не один.

— Мне приснилось, что он идет один, что ему плохо и он еле держится на ногах. А в него стреляют. Это так страшно!

— Это только твои страхи, — тихо засмеялся Асатулло, хотя у него от слов жены все внутри похолодело. — Ну, как можно такое представлять? Просто тебе страшно, боишься за него, вот твоя голова ночью все это и превращает в кошмары. Ты только подумай, что пролетело столько времени, еще пролетит, и заметить не успеешь, как он вернется к нам героем. Я вот тебе расскажу один случай, который был на войне.

И он начал рассказывать любимой всякие случаи, когда все думали о плохом, а получалось, что беды и не случилось, рассказывал, какие бывают напрасные тревоги. Без тревог нельзя, так всегда бывает, но чаще всего они не оправдываются. Женщина слушала, благодарно поглаживая сильную руку мужа. Она знала его хорошо. Он ведь сейчас не только ее успокаивает, он сам себя успокаивает. Гюльзар много раз видела, как ее муж застынет, замрет за какой-то домашней работой и смотрит вдаль. А лицо его делается совсем старым. И столько тревоги в глазах, столько тоски смертной. А потом услышит, что жена вошла, повернется, и сразу в глазах смешинки, никаких следов тревоги. Бережет свою жену, не каждый так может — принимать всю тревогу на себя одного, а жену беречь. И она благодарно гладила его, слушала, делая вид, что засыпает под голос мужа. Знала, убаюкает ее словами хорошими, а потом тихо встанет, накинет на плечи пижамную куртку и уйдет на балкон. Будет долго смотреть туда, где за горами, за рекой их сыночек служит, воюет с врагами. У самого ведь сердце не на месте, а тут она еще не сдержалась, сон свой рассказала мужу. Просто стало очень страшно. Как будто убили его…

Бронетранспортер с заставы затормозил возле штаба. Тело раненого занесли в дежурку. Помощник дежурного, старший лейтенант Ерофеев, позвонил в санчасть, требуя прислать фельдшера.

— Да пусть перевяжет его, вколет чего покрепче, чтобы мы пару вопросов задать могли! — кричал он в трубку. — Не знаю я, кто он такой. Вроде душман какой-то. Вышел прямо на часового. Обкуренный или обдолбанный. Они тут все под «дурью» ходят. Хотя «дух» в бреду хорошо говорил по-русски. И назвался рядовым Азизовым. Странно…

Недовольство офицера понять было можно: подстреленный душман был грязен до невозможности и воняло от него невероятно. А бойцы с заставы притащили его прямо в штаб. Хотя куда еще? Не в санчасть же его, урода, тащить, не на белые же простыни…

Солдатам было скучно, и около незнакомца столпилось человек десять. Дежурный поманил начальника караула:

— Ты вот что, Тычков, приведи сюда того часового, который стрелял в него. И этих твоих головорезов убери, займи чем-нибудь. Развели бардак, натоптали…

— Командиру будешь докладывать? — спросил лейтенант Тычков.

— О чем? — хмыкнул Ерофеев. — Если сболтнет чего важного, тогда конечно. А так о каждом полудохлике докладывать, что ли?

Бойцы с сожалением поворчали и разошлись. Тычков оставил только двоих, которые принесли «духа» на носилках. Прибежал сменившийся с поста здоровенный уральский детина. Посмотрел на раненого и ухмыльнулся:

— А хорошо я со ста метров попал!

— Хреново ты попал, — отчитал его Ерофеев. — Ты должен был уложить его на месте, а ты его лишь ранил. Да и то не очень серьезно. Стрелок! Надо заняться твоей огневой подготовкой!

— А че, товарищ старший лейтенант, два попадания из четырех! — самодовольно заметил солдат. — Жаль, не добил его сразу!

Прибежавший фельдшер, солдат-срочник, быстро и ловко располосовал остатки одежды на раненом. Прокомментировал, что ранения сквозные, что одно в руку старое, несколько дней назад, и пытались этого парня лечить, да только разбередил он рану. Потом фельдшер повернулся к Ерофееву и, потрепав пальцами разрезанные трусы, сказал:

— А бельишко-то у него наше, между прочим!

— Ну-ка, уколи его, приведи в чувство, — велел старший лейтенант, присматриваясь к раненому, с которого уже сняли афганскую шапку — паколь. — И стрижечка у него армейская. «Духи» патлатые ходят. Действительно, мутный какой-то паренек.