Иван Наумов - Балканский рубеж

Бармин подошел к Маевскому с другой стороны. Осторожно вынул из холодных рук трехлинейку, отложил на траву. Встал на колено, просунул руки под спину и колени боевого товарища, с трудом поднялся на ноги. Медленно преодолел кювет, вышел на взлетную полосу и по ее середине, как взлетающий самолет, понес Маевского к своим.

Ощущения были такие, будто в театре после всех аплодисментов и выходов на бис окончательно опустили занавес. Зрители еще толпятся в зале, пропуская друг друга к узким дверям. Спектакль, какое-то время занимавший внимание, ум и душу, окончен, и пора возвращаться к другой, обычной ежедневной жизни.

Бек взялся за осмотр «шале». Нашел в вещах полевого командира спортивную сумку и несколько пакетов. Принялся методично изучать все предметы, отбирая то, что могло быть важным для работы. В первую очередь упаковал спутниковый телефон, предварительно убедившись, что в список абонентов вбит всего один, по имени «R». Постепенно нашлись записные книжки, бухгалтерские талмуды и всякое прочее, содержащее самое ценное, что осталось на разоренной бандитской базе, – информацию.

Шаталова окружили бывшие сослуживцы и долго не отпускали. Цыбуля, и Саня Зуев, и Коля Коновалов, и Самарцев, и Бражников – все были здесь. Все пришли за ним, к нему, ради него.

Ясна, толком не отошедшая от наркоза, спряталась в уголок, присела на деревянную ступеньку «шале» и уплыла в тихий спокойный сон без сновидений.

Когда она проснулась, Шаталов сидел у нее в ногах, прислонившись к стене. Глаза его были закрыты, он дышал ровно и медленно, лишь иногда с тихим «пуфф!» выдувая воздух сквозь сжатые губы.

Ясна пересела к Андрею под бок, положила голову на широкое плечо, тихонько провела кончиками пальцев по его локтю.

Ворота базы открылись, и начали подъезжать микроавтобусы «Скорой помощи», автозаки, полицейские фургоны. Пришла пожарная машина и даже один междугородний автобус. Что-то особенное случилось – и завершилось. Подступали будни.

Драган Милич вылез из темно-синего фургона, принял краткий доклад от Пламена и медленно пошел вперед, оглядываясь, запоминая, впитывая. Слободан Брегич вышел ему навстречу из солдатского лагеря и заграбастал старика в объятия.

И только маленький косовар Илир не мог найти себе места. Он то сидел в траве, сжав голову руками, то ходил между микроавтобусами и фургонами, заглядывал в двери и спрашивал незнакомых людей:

– А где Цветко? Школьный учитель Цветко? Вы не видели Цветко?

А потом по взлетной полосе вышел Бармин с телом Андрея Маевского в слабеющих руках. Наступало время вспомнить погибших – сегодня, вчера, когда-либо.

Из-под ворота Маевского свесился наружу золотой медальон на кожаном шнурке.

Всадник, подняв коня на дыбы, уверенной рукой вонзал копье в злобного извивающегося змея. Над головой всадника сиял нимб.

А конь звался Фенимором, только теперь этого не знал никто в целом мире.

Из расселины в самом ее верху появилось сначала острие длинного антикварного штыка, потом седые волосы, потом целиком голова Цветко. Из последних сил учитель подтянулся, выбрался на ровную поверхность и несколько секунд жадно и громко дышал.

Потом поднялся, ошалело огляделся – и побежал. Он мчался по лесу, не разбирая дороги, не огибая препятствий, кратчайшим путем. Ветки хлестали его по лицу, не давали прохода, но Цветко продирался сквозь них, из них, из-под них – словно из-под рухнувших балок полыхающего отчего дома.

«Сделали… Сделали… Сделали!» – стучало в висках восторженно, но без радости. Ведь что может быть сделано, когда по большому счету и сделать-то уже ничего нельзя! Армия ушла, край пуст, и тысячи смуков приближаются к Лешичам, Глоговацу, Приштине, ко всему, о чем бьется сердце…

А сердце Цветко колотилось будь здоров – от второй подряд бессонной ночи, от сумасшедшего подъема в расселине, от всего, что случилось за последний год и последние дни.

Теряя дыхание, он достиг вершины холма и, сбавив шаг, подошел к Хранителю Сербии. Слезы на щеках Цветко давно высохли, оставив светлые полосы на покрытых пылью и оружейной копотью скулах.

Он гладил пальцы скелета, остатки ткани на рукавах и все пытался зафиксировать винтовку так, чтобы она не выпала из костяной длани Хранителя. Трехлинейка выскальзывала снова и снова, и Цветко сквозь зубы выл от бессилия.

– Не отпускай ее! Пожалуйста! Пожалуйста!

Он в бесчисленный раз вжал приклад в непослушную траву и прислонил винтовку к раскрытой руке скелета. Что-то изменилось. Трехлинейка встала идеально ровно. Цветко померещилось, что пальцы скелета чуть сжались, обхватив цевье.