Валерий Примост - Приднестровский беспредел

Он не верил женщинам. Кто знает, не притворство ли все эти стоны, вздохи, вздрагивания? И кто знает, что прячется за ними? А вдруг женщина внизу, прикрывающая глаза в пароксизме наслаждения, на самом деле холодна и равнодушна, и оценивающе наблюдает за тобой сквозь узкие щелки? А ты — дурак-дураком, — балдея от тупорылой, жалкой кобелиной самоуверенности, наяриваешь наверху, и рычишь, и дергаешься, и дрожишь… А она изучает тебя, своего жеребца во время скачек, и беззвучно смеется над твоим умопомешательством, над твоей зависимостью, гордясь своей властью над тобой… А когда ей кажется, что ты сбрасываешь скорость перед поворотом, она снова пришпоривает тебя — о, у них есть множество способов делать это — и гонит, гонит, гонит к финишной черте. Она может вытворять с тобой все, что угодно. Потому что ты — голый, а она — нет. Даже когда на ней не видно ни единого лоскутка одежды. И ты, наверное, смог бы заглянуть в ее нутро, но… Но оно слишком надежно запрятано. Мужской взгляд несовершенен. Он не проникает внутрь, а растекается по поверхности женщины. «Боже, какие мужики тупые скоты…»

Он не хотел быть одним из них. Он хотел честного, равного боя, когда можно не только получать наслаждение, но и давать его, давать сторицей, он хотел в этот момент чувствовать себя свободно — от страха, зависимости и стыда, от мыслей; от необходимости контролировать себя, от бессильного желания заглянуть внутрь, под всю эту женскую кондитерию… Но, по всей видимости, такое было невозможно, такого просто не было в природе. «Ну зачем, Боже мой, зачем обманывать? Зачем играть любовь? Почему бы не быть ею?..»

Он не видел, не находил в таком лицемерном поведении женщин никакого смысла, кроме, может быть, только желания потешить свое чувство превосходства над животными инстинктами мужиков. «Но если это так, если они только поэтому, то… то все они такие твари!..»

Миха ненавидел женщин. Миха не верил женщинам. Миха боялся женщин. Этому была одна причина. Причина по имени Хельга.

Миха не всегда был бездомной кошкой, не всегда, грязный и голодный, без копейки денег, скитался по вокзалам необъятной родины восточных славян. После дембеля он еще пробовал работать, то там, то здесь, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь в этой жизни. Но кошкой, которая гуляет сама по себе, он был всегда. Поэтому вся огромная страна, кроме Харькова, полынного города, точки его рождения, места его утраты, была открыта перед ним. Харьков был запретной зоной. Миха появлялся там раз в полгода, чтобы сходить на кладбище, к родителям. И, сделав это, немедленно уезжал. Уезжал не «в», а «из».

Он был сторожем бахчи в Приазовье, разгружал вагоны в Киеве, шлялся в геологоразведочной партии за Полярным кругом… Он был Агасфером, Вечным Жидом, который бредет и бредет по бесконечным дорогам, нигде не приживаясь надолго. Он нигде и никому не был нужен: молодой еврей, себе на уме, без профессии, без прописки, без ничего…

Однажды в Вильнюсе, бархатном городе, где Миха устроился чернорабочим в речном порту на Вилии, он гулял как-то вечером по улице Соду. Под ногами поскрипывал снег, звонкий морозный воздух прикасался к коже своими обжигающими ладонями, призывно манили разноцветные неоновые вывески баров, а Миха живо шагал куда-то без определенной цели, наслаждаясь и таинственным полумраком старой улицы, и живописными разводами инея на стеклах, и вывесками, и скрипом снега, и вкусом только что выпитой в одном из баров доброй порции «паланги»…

Впереди, метрах в двадцати шла стройная, высокая девушка в дорогом полушубке, литовка, как сразу определил Миха. Она плыла, покачивая бедрами, по вечерней улице, и Миха, которому было все равно, куда идти, пошел за ней. Безо всяких задних мыслей. Просто так. Воспользовавшись ею как компасом.

И так они двигались все дальше и дальше, она — впереди, он — сзади. Иногда навстречу попадались редкие прохожие, мимо одно за другим проплывали невысокие здания почтенного возраста, снег весело пел под ногами. И все было чудесно, пока где-то далеко впереди не нарисовался здоровенный пьяный мужичина. Это явно был русак, огромный грубый мужлан из той категории славян мужского пола, которую нигде не любят, и которую Миха давным-давно окрестил про себя «першеронами». Люди такого склада широко известны своей тупостью и буйством, а прежде всего тем, что имеют обыкновение приставать на темных улицах к одиноким женщинам. Поэтому, только заметив «першерона», Миха уже знал, чем это все закончится.