Евгений Сухов - Чужой своим не станет

– Ах, вот ты о чем… У меня не оставалось выбора.

– Вы могли подставить под удар спланированную операцию. Зачем вам нужно было убивать военврача? – жестко спросил Романцев, глядя прямо в глаза Пичугину.

– Признаюсь, неловкость вышла… Я к ней зашел с цветами, шоколад принес… Красивая баба, увлекся… А там у нее в комнате тяжело раненный в живот лежал. Мне его лицо показалось знакомым, сверлит меня глазенками и ничего не говорит. Я вышел за дверь и стал слушать, о чем они будут говорить. А этот тяжелораненый стал рассказывать, что видел меня в немецкой форме под Киевом. Татьяна спрашивает: «Может, ты ошибся?» А он уверенно так отвечает: «Нет, это было в сорок втором году, он служил в лагере для военнопленных в зондеркоманде». И стал рассказывать, как ему удалось бежать, потом, как к партизанам пришел. Что мне оставалось делать? Вошел в комнату и зарезал обоих. Они даже пикнуть не успели!

Тимофей слушал Пичугина с окаменевшим лицом, едва справляясь с напряжением, разрывавшим грудь. Вот сейчас кожа покроется тоненькими трещинками и рассыплется на кусочки.

Пичугин, увлеченный рассказом, не замечал состояния Романцева, его история обрастала все новыми подробностями.

– Сначала военврача, прямо на вдохе – хотела на помощь позвать, а потом и его. Этот раненый еще отбиваться пытался. Крепкий оказался, несмотря на ранение. Я ему рот зажал и всадил… Свербило меня поначалу, не люблю я баб убивать, а потом ведь красивая, стерва… Но тут уж ничего не попишешь. Не сделай я этого, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

Вырвав пистолет из кобуры, Тимофей наставил ствол в грудь Пичугину. Палец сам собой лег на курок. Легкое нажатие, почувствовал свободный ход, остановился там, где должен прозвучать выстрел. В глазах вспыхнула ярость, захотелось увидеть, как обмякнет под тяжестью пули это долговязое сухощавое тело.

В церковный дворик, перепрыгивая через невысокий забор, уже устремились автоматчики. Вместе с ними, размахивая пистолетом, торопился и полковник Русовой.

– Тимофей, не стреляй! – кричал он.

Усилием воли капитан Романцев переборол желание нажать на курок и с размаха ударил Пичугина рукоятью в лицо.

– Встать! – потребовал Романцев. Пичугин, вытирая кровь из рассеченной брови, тяжело поднялся с земли. – Руки вверх! Выше! Дернешься – стреляю!

Подбежавшие смершевцы оттеснили Пичугина от Романцева. Умело обыскали: из карманов майора извлекли два пистолета «вальтер», достали кинжал, запрятанный за голенищем сапога, и под удивленные взгляды прихожан вывели задержанного за калитку.

– Ты как? – сочувственно спросил Русовой.

– Немного лучше, – негромко произнес Романцев.

– Значит, все-таки Пичугин… Признаюсь, не ожидал. Он к нам с последним пополнением прибыл. Где-то недоглядели. Ответит по полной! И за Таню, и за других! Обещаю!

Короткое затишье на фронте воспринималось немцами как усталость русских, их неспособность к наступлению. Действительность была иной. Западнее Минска незаметно собирался мощный бронетанковый кулак, которому предстояло пробить немецкую оборону, пройти через всю Западную Белоруссию и войти в Польшу. Операция «Багратион» вступала во вторую, решающую стадию, где Первому Белорусскому фронту отводилась главная роль. Армии и корпуса стояли в боевой готовности и ждали только приказа командующего фронтом.

Но он медлил, ожидая сообщения от военной разведки. Поверит ли немецкий штаб в дезинформацию о передислокации наших войск в южном направлении?

Поздним вечером генерал армии Константин Рокоссовский получил письмо от дочери, но ответить пока не успел – мысли были заняты предстоящим наступлением. До принятия окончательного решения оставалось несколько часов. Письмо от Ариадны, лежавшее в кармане гимнастерки, буквально припекало грудь. Следовало написать дочери: небольшой роздых перед принятием важного решения.

С первых дней войны Ариадна рвалась на фронт, что совершенно не добавляло радости генералу, он пытался убедить ее в обратном, внушить, что главное для нее сейчас – учеба. А когда наконец понял, что дочь не удержать, посоветовал ей приобрести какую-нибудь военную специальность, втайне надеясь, что учеба затянется, а к тому времени постепенно закончится и война.

Вскоре Ариадна поступила в школу радистов при Центральном штабе партизанского движения и закончила ее в начале сорок третьего года. После окончания весь выпуск направили на фронт. Дочь Рокоссовского устроилась радисткой на передвижной узел связи фронта, подчинявшийся лично командующему. Но видеться с дочерью генералу приходилось нечасто. Однако через связников он знал, что с Ариадной все в порядке и командование ее работой довольно.