Михаил Нестеров - Убить в себе жалость

Тело его стало безвольным, он не противился, когда Валентина твердой рукой взяла его за плечо и перевернула на живот. Затем отомкнула на одной руке наручники.

Трубы водяного отопления проходили по обе стороны дома, и Валентина не долго выбирала место. А точнее, не выбирала совсем, приковав пленника к трубе там, где он лежал. При этом она ни на миг не расслаблялась, держа палец на спусковом крючке. Она прекрасно разобралась в том, что парень сильно напуган, до некоторой степени потерял координацию, стал вялым. Она не ставила перед собой цель довести пленника до подобного состояния, у нее были совсем другие планы. А этот парень поначалу вызвал у нее чувство гадливости, затем — жалости. Он — инструмент в ее руках, но также должен понести наказание, но не такое суровое, что ждет его отца. Оба подвергнутся мучениям, но муки одного будут выглядеть ничтожными по сравнению с муками другого.

Валентина поставила перед парнем пластиковую бутылку с водой и погасила в комнате свет.

Ей еще многое предстоит сделать, она только в начале пути. Решающий шаг сделан, отступать некуда. Для мести ей не нужен был допинг, перед глазами постоянно стояла жуткая картина окровавленных тел. Не притупилось и самое, пожалуй, ужасающее: пинок в гроб, и покойник, упавший лицом на асфальт. А тремя днями раньше отрывистый и злобный голос врача: «Все… Покиньте палату»; резкие движения рук, и игла системы грубо выдернута из локтевой вены покойника.

Ширяева заварила крепкий чай, прислушиваясь к мерному дыханию пленника. Дверь в комнату была открыта, и она видела ноги, обутые в кроссовки. Парень спал. Он пережил настоящий шок. Но теперь женщина не будет нагружать его до такого состояния.

Она вернулась в комнату, зажгла верхний свет и, наклонившись над пленником, еще раз вгляделась в его лицо. Осмотр ее удовлетворил: бледность еще не сошла с лица парня.

Валентина приготовила видеокамеру к съемке, надеясь на приличную цветопередачу, которую гарантировали производители камеры «Сони». Немного помогли лампы дневного света.

Она долго разбиралась, читая инструкцию, прежде чем сумела присоединить кабелями видеокамеру и телевизор.

То что нужно, подумала она, теперь уже на экране всматриваясь в известкового цвета лицо пленника.

Короткий сюжет был незамысловат — крупным планом изможденное лицо, затем медленно камера сместилась к его плечу, потом чуть правее, пока в кадре не блеснули наручники. Обратное движение камеры, бледный лик пленника, плечо, наручники… Словно плавное покачивание на волнах: лицо — плечо — наручники…

Когда запись, сделанная неизвестным, закончилась, Курлычкин откинулся на спинку мягкого кресла. Вся его физиология кричала, что нужно немедленно действовать, бежать, разыскивать, рвать зубами, чувствуя на губах кровь, до боли в ногах пинать чьи-то тела… Вместо этого он остался неподвижен, напрасно пытаясь проанализировать ситуацию.

Пока было ясно одно: кто-то похитил его сына и держит в плену. Требований о выкупе не поступило. Дальше этого Курлычкин не продвинулся ни на шаг. Он представлял, что будет вслед за тем. Не пройдет и пяти минут, как он буквально взорвется, разгромит весь офис. Потом… успокоится.

Пока еще ничего не ясно, а он уже разрабатывал план возмездия, причем с конца — с ужасной смерти неизвестного похитителя, у которого не было лица, а только бесформенное белесое пятно в обрамлении черных, как смоль, волос. Затем — в том же обратном порядке: встреча с ним, долгая погоня на машинах, оперативная работа всех без исключения людей его группировки, инструкции, внезапно накатившее бешенство, которому способствовало получение пленки.

Все, он прошел от конца до начала и — взорвался, отбросив сильной рукой кресло и срывая с окна офиса жалюзи. Оно некрасиво растянулось, походя на меха гармошки.

В кабинет заглянул обеспокоенный, пожалуй, самый преданный друг Костя Сипягин. В течение минуты он созерцал взбесившегося друга, не смея раскрыть рот.

— Зайди, ну! — Курлычкин дышал тяжело, побагровевшая шея, стянутая наглухо застегнутым воротничком рубашки и галстуком, бугрилась вздувшимися венами. Он рванул галстук и отбросил его, другой рукой расстегивая пуговицу. — Кто передал тебе эту кассету?

— Пришла по почте ценной бандеролью. — Секунду поколебавшись, Сипягин добавил: — Оценена в сто рублей.

— Я не спрашивал, сколько она стоит!.. Ну, чего ты стоишь в дверях? Зайди, спроси, что случилось… — Курлычкин твердым шагом подошел к магнитофону и перемотал пленку.