Михаил Нестеров - Убить в себе жалость

Только за Маргеловым закрылась дверь, на пороге вырос Грачевский.

— Ты где была?

Валентина нашла в себе силы улыбнуться.

— На свидании.

— Я, наверное, беспокоюсь за тебя.

— Хорошо, хорошо… Зайди через часок, Володь, ладно? Мне нужно привести себя в порядок. Не в службу, а в дружбу: сгоняй за бутылочкой.

Первым делом она сожгла записку, оставленную Грачевскому. Прикурив сигарету, посмотрела на часы и подошла к окну. Приблизительно в это время с работы возвращался Николай Михайлов. И она увидела его: ссутулившись больше обычного, он шагал к дому, в руках мятый полиэтиленовый пакет, из него торчат перья зеленого лука. От толпы подростков отделился парень лет шестнадцати и пошел навстречу: старший сын Михайлова. Еще один мальчик присоединился к отцу, потом девочка: заглянула в пакет.

Ничего Валентина не смогла сделать, столько усилий пошло насмарку. Усталая, выжатая утомительным и неравным поединком с Курлычкиным, она невольно пересматривала свои позиции. Сейчас все казалось грубым, несправедливым, грязным, до конца дней своих не отмыться.

Что же дальше делать, жить так, словно ничего не случилось? Кто подскажет? Может быть, Коля Михайлов? Остановить его на площадке и, не жалея себя и его, в упор спросить: «Коля, я совершила глупость — такую же откровенную, как и ты, когда опрокинул гроб с моим сыном, — скажи мне, пожалуйста, ты остановился или хочешь большего, например, пойти на кладбище и своротить памятник Илье? Нет?.. Спасибо тебе, Коля… А я… я своротила».

Она бросила недокуренную сигарету в пепельницу и, не отдавая себе отчета, кинулась в прихожую.

Михайлов остановился, в недоумении глядя на Ширяеву. Женщина молчала, губы ее подрагивали. Часто моргая, Валентина еле слышно сказала:

— Здравствуй.

Он опустил глаза. Его обступили дети; младшая дочь, глядя на Валентину, жевала зеленый лук, старший переводил беспокойный взгляд с отца на Валентину.

Подняв голову, сосед ответил на приветствие, впервые после того рокового дня:

— Здравствуйте.

И зашагал по лестнице.

Не в силах сдерживать слезы, женщина расплакалась.

«Представление окончено…» — усмехнулся Курлычкин, проводив Максима взглядом. Он неосознанно воззрился на крайнее окно кабинета, без жалюзи выделяющееся как бельмо. Потом перевел взгляд на сумку, оставленную судьей. Тихо вошел Сипягин. Подошел к окну. Курлычкин подумал: если бы на окне помимо жалюзи отсутствовала бы и рама, Сипягин, наверное, бросился бы вниз. А так просто смотрит.

Вот бредятина…

— Чего Мигуну-то сказать? — не оборачиваясь спросил Костя.

— Он пришел?

— Давно уже. Когда следак Ширяеву уводил.

— Он в курсе?

— Конечно.

— Позови.

Когда вошел Мигунов, Курлычкин кивнул на стол:

— Сумка Ширяевой. Надо бы отвезти. — И уже с явным раздражением: — Хватит мучить эту бабу!

Мигунову душещипательная сцена напомнила детский фильм, где ради возвращения прежнего облика сказочный Иван надоедал всем, пугая: «Кому доброе дело сделать?» И очень похожее настроение было у шефа. Мигунов едва не рассмеялся. Это сейчас шеф такой добрый, а если бы Максим по-прежнему находился в неволе, все было бы по-другому.

В коридоре Мигунов встретил товарища, который радостно осклабился, увидев в руках Ивана женскую сумку.

— Отличная барсетка! Где достал?

Иван оставил приятеля без ответа, думая, что все оказалось серьезным настолько, что в дело вмешался следователь прокуратуры. И даже не важно, какое участие он принимал в судьбе Ширяевой — то ли из личных симпатий или по дружбе, либо по долгу службы, что было маловероятно. Иван исключил и то, что Маргелов мог косвенно поучаствовать в похищении Максима. А почему собственно косвенно? — подумал он, садясь за руль машины.

Как бы то ни было, но у Мигунова были определенные инструкции на этот счет. По сути, он отвечал за исход операции, которую лично подготовил, — и не только перед Курлычкиным. Люди, задействованные в убийстве девочки, внушали ему куда больший страх, нежели перерождающийся на глазах шеф, удивительно напоминающий сказочного Ивана: «Сумка-то Ширяевой. Надо бы отнесть».

Этих людей Мигунов видел только издали, мог бы рассмотреть получше, но в день убийства не рискнул появиться непосредственно возле подъезда судьи, тем более что на этот счет у него были особые инструкции: «Хочешь спать спокойно — держись подальше».

Курлычкин был далек от этих людей, немного ближе к ним стоял Мигунов. Ивана разделял от них всего один человек, которого он предпочитал называть юристом, иногда — посредником; Мигунов видел, что шефа так и подмывает спросить о нем, а может быть, ошибался, ведь Курлычкину не резон сближаться с убийцами.