Михаил Нестеров - Убить в себе жалость

Вот сейчас Максиму в голову пришла замечательная идея: дождаться судью, связать и посадить в погреб. Урода, покрытого татуировками, полагалось насмерть забить ногами.

Все слова — вроде бы и добрые, что говорила ему Валентина, — сейчас виделись лживыми, не испытывал он и жалости к ней, наоборот, появилась лютая ненависть — и к судье, и к ее выродку, которого забили кувалдой. Девочка? Якобы убитая девочка? Так она вообще не имеет к судье никакого отношения, так за что ее ненавидеть?

Курлычкин чувствовал прилив сил: двое противников, одним из которых была женщина, для него опасности не представляли, он сумеет справиться с ними.

Пока в его голове бродили бравурные мысли, мужик, спасший его, что-то говорил.

— Что? — не понял Максим.

— Я говорю, мотороллер есть — «Муравей», но бензина нет. А куда ехать-то собрался?

В нетерпении парень махнул рукой.

— Сыщи бензин, мужик, — он положил ему, на плечо руку, — ты даже не представляешь, как тебе повезло: завтра ты будешь ездить на новой машине.

Максим отогнал ненужный в этой ситуации героизм и отправился вслед за Иваном, который пытался понять смысл странной фразы относительно новой машины.

Пройдя с полсотни метров, Курлычкин оглянулся на дом, который останется в его памяти на всю жизнь.

Сипягин не сумел как следует рассмотреть гостью шефа, получив приказ, он из приемной связался с Мигуновым.

— Дело срочное, Иван… Не знаю, по-моему, предстоит работа. По твоей части… Я говорю: бросай все и приходи.

Только Сипягин положил трубку, как в приемной раздался новый звонок. Костя ответил сам и — тут же переменился в лице. Он сказал Ломакиной, чтобы та переключила звонок на кабинет шефа, и первым поспешил обрадовать его. Едва переступив порог, он выпалил:

— Стас! Максим звонит! Бери трубку.

Курлычкин впился глазами в Ширяеву, пытаясь угадать, что произойдет дальше. Он не верил, что звонок от сына не связан с визитом судьи. Нет, он так и так связан, но противоречил мотивам беседы. Этот звонок чудился ему пиком коварства Ширяевой; за ним виделась пока еще не ясная цель судьи; и ее план раскроется, когда он ответит сыну, выслушает его и положит трубку.

Он медлил с ответом, с недоумением смотрел на товарища Сипягин, лицо Ширяевой выражало смесь возбуждения и откровенного испуга. Курлычкину показалось: вот она, та грань, на которой балансирует судья. Сейчас откроется то, что не давало судье возможности проиграть в ее сомнительном, на первый взгляд, мероприятии. Основание — не безумный риск, которому она подвергалась, идя на встречу с Курлычкиным, а нечто большее. Что — он узнает, выслушав сына и признавая себя побежденным.

Он забил свою голову невероятно сложной головоломкой, где не осталось места довольно простому объяснению: сыну самому удалось освободиться. Но коварство и дерзость судьи не давали думать бесхитростно, она давила своей логикой, сумела залезть в самые отдаленные уголки души, вынесла на поверхность то, о чем он давно забыл. Завод… цех… скользкие масляные полы… грохочущий станок… водка, поделенная на троих, и радость: ему досталось больше, остальным — меньше. Радость — одна в двух лицах. Но не двойная, нет, не двойная, нет…

Откуда она об этом узнала? Читает по глазам? Но в них ничего этого нет.

Сумасшествие снова застучало в висках Курлычкина. Он медлил с ответом, боясь действительности.

Справа от него окно. За толстыми стеклами кипит жизнь: играют дети на школьной площадке, заканчивают ремонт строители. Жирный гимнаст-штукатур в нетерпении — он ждет перерыва, чтобы подойти к любимому снаряду:

«Давай, Илья!»

Стерва!

Что же ты задумала, гадина?

— Алло?

Бледность Ширяевой достигла какого-то критического состояния, последнего в ряду оттенков белого цвета. Но все же можно было заметить отличие: половина лица, обращенного к окну, еще носила признаки жизни, другая же половина казалась мертвой: грань, на которой балансировала судья.

— Алло, это ты, сын?

Быстрее, торопил он Максима, раз и навсегда покончить с этим делом. Он разговаривал с сыном, не сводя глаз с судьи.

— Почему не отвечает сотовый?.. Ах да, я отключил его на время беседы.

Несмотря на ленивую интонацию, в голосе Курлычкина чувствовалось невероятное напряжение. Казалось, его голос сейчас оборвется, как гитарная струна, и нисходящим звуком растворится в пространстве кабинета.

Только что вышел Сипягин — вероятно, пришел Мигунов. При салоне-магазине есть автосервис, с тыльной стороны, выходящей на пустырь, стоят три капитальных гаража и современный комплекс мойки, обслуживающий личные автомобили Курлычкина и его приближенных. В одном гараже имеется глубокий погреб, по сути — это подземный бетонированный мешок, по площади не уступающий самому гаражу.