Александр Афанасьев - Счастье волков

…

— Я подумал, что мы, наша семья — это и есть Турция. Это и есть турки. И то, что мы такие, — это хорошо.

— А на самом деле?

— А на самом деле я понял, что настоящая Турция — это вон те…

Комиссар показал на стариков, те подозрительно и неодобрительно смотрели на нас.

— Я прихожу к ним и говорю — произошло преступление, скажите, что вы видели, кто его совершил. А они молчат, потому что это их клан, их семья, их район — и в конечном итоге их правосудие. А я с законом, да плевать они на меня хотели!

— Тише!

Еще не хватало…

— А потом я узнал много нового и о моей семье. Мой отец, как оказалось, — приспособленец и лицемер. И взяточник. Мы всегда понимали, откуда в семье деньги, просто об этом не говорили. Есть деньги и есть. Моя сестра встречается с евреем, и, наверное, правильно делает, а мой брат стал бандитом…

— Может, не стоит так о родных?

— Стоит. Стоит! Ты такой же, как и они, получается. Семья превыше всего. Все в семью, верно?

Я кивнул.

— Ну вот.

Поговорили…

На въезде в Стамбул все было тихо. Я опасался постов, но их не было. Здесь вообще не стоят по дорогам, дань не взимают — не принято это.

— Куда тебя подвезти?

— Ближе к Таксиму, если не трудно.

— Не трудно…

Таксим — это европейская часть. Мы пересекали Босфор по громадному мосту, и я думал. Турки ведь многое сделали в двадцатом веке. Как и мы. Один этот мост… громадный, взметнувшийся над Стамбулом мост, который сейчас назван в честь жертв попытки последнего переворота, а ведь он не один, и метро под Босфором еще пустили, выполнили мечту еще последних османских султанов. Но сколько бы мы ни построили мостов, дорог и домов — общество остается тем же… мы не становимся другими. И это, наверное, плохо.

У Таксима я остановился, где можно было. Там пешеходная зона, нельзя дальше.

— Спасибо.

Комиссар открыл дверь машины.

— Это тебе спасибо…

Б…, а еще говорят — тринадцать войн.

Что дальше будет? А хрен его знает. Надо думать.

Мне пришло в голову — проследить комиссара до его дома. Не то чтобы… просто мало ли, как и когда понадобится. Я все-таки на работе — по-прежнему. И моя работа здесь. Я потерял источник в стамбульской полиции, и мне нужен новый. А комиссар Назим Хикмет перестал верить в то, что делает. И перестал верить в свой народ.

На Таксиме всегда толпа, потому мне удавалось идти почти вплотную, в нескольких шагах. Я следил за комиссаром, боясь, что потеряю его в толпе, — и не видел, что происходит вокруг…

Мы вышли к какой-то улице… а на площадь Таксим выходят главные улицы как относительно бедных, так и богатых районов… комиссар прошел несколько шагов, а я все еще был в толпе… и тут загремела автоматная очередь…

Стрелял какой-то молодой парень… у него был скутер, и он явно ждал свою жертву. Я навсегда его запомнил — патлатый, волосы почти как у бабы, черная куртка, безумные глаза. У него был автомат… «Узи», кажется.

Он уже отстрелялся и собрался бросить автомат и удирать на скутере, когда я толкнул какого-то мужика, мешавшего мне, и выхватил пистолет.

— Стой!

Парень посмотрел на меня… безумные глаза, то ли фанатик, то ли наркоман, а потом он повернул в мою сторону автомат, и выбора у меня не оставалось. Я выстрелил… парень повалился вместе со скутером как подкошенный, затих.

С улицы бежали полицейские, и я понял, что лучше и не пытаться уйти. Пристрелят. Потому я просто бросил пистолет и поднял руки.

Привезли меня в полицейский участок. Хорошо хоть не били по дороге, хотя наручники надели. Заперли в одиночку — небольшое такое помещение, довольно чистое.

Я думал, что дальше. На первый взгляд, не все так плохо. Единственное, что мне могут предъявить, — незаконное хранение оружия. Не слишком тяжкая статья. Могут и закрыть на это глаза — я все-таки убил убийцу полицейского, который начал стрелять из автомата в центре города.

Но это если мне удастся выскочить быстро, почти сразу. До тех пор, пока информация не дойдет до Анкары и пока убийцы из Центральной организации МВД не поймут, что я убил их людей и что я единственный свидетель их преступлений. Тогда мне не жить.

Я начал думать о том, как мне подкупить полицейского, притом что с собой у меня ничего не было, но все решилось само собой.

Дверь отперли, в комнату вошел мужчина лет сорока, загорелый, чисто выбритый. Черная кожаная куртка, джинсы — типичный бандит или экстремист. И в его лице было такое… что я понял, кто он, еще до того, как он заговорил.