Александр Фишман - Доставить и выжить

— А нынешний? — Мона закрыла один глаз, вроде как подмигнула не до конца.

— Что — нынешний?

— Нынешний порядок представляется ему справедливым и гуманным?

— Нынешний — тем более нет.

— В том-то вся и беда, — вздохнула Мона, открывая глаз, — что сейчас хуже прежнего. Не кому-то стало хуже, а хуже вообще. Всем. А главное — слесарю.

— Может, выпьем за слесаря?

— Еще чего! Его-то я ненавижу больше всех.

— Да что ты! В чем же причина столь радикального "антислесаризма"?

— Так ведь он во всем виноват!

— Он?! Ты не путаешь? Не евреи? Не "демократы"? Не диссиденты? Не гнилая интеллигенция, а простой слесарь? — Луис рассмеялся. — Ну, вы даете, товарищ майор! Надо же, слесарь — первопричина всех бед на Руси!

— Он, он. Сидел бы в своей норе и не дергался. Водка, колбаса, баба есть? Есть. Что еще надо? Нет, перемен ему подавай, свобод политических. Ну на, возьми! Хлебай через край! Наслаждайся! Была держава — нет державы.

— Мона, как у тебя сейчас со временем?

— Я так и знала, — убежденно вздохнула хозяйка дома. — Ты хочешь предложить мне работу.

— Согласись, догадаться было нетрудно.

— Не просто работу, опасную работу. Я права?

— Права, Моночка, права, — не стал отпираться Луис. — Так как у тебя со временем?

— Сейчас как раз идет набор. Группы не сформированы, так что…

— Прекрасно!

— Погоди восторгаться…

— Угу, погожу, — усмехнулся Луис, вертя в руках пустую рюмку. — Долго?

— Я же не девочка…

— Как будто ты когда-то ею была!

— А как насчет доброй дружеской пощечины?

— Извини. Я имел в виду вовсе не то, о чем ты подумала. Все равно извини.

— Я давненько не играла в наши игры. И не только все позабыла, но и не хочу вспоминать. Сорокалетний мужчина — это одно, пятидесятилетняя женщина… — сам понимаешь. Я изменилась. Во всех отношениях.

— Две тысячи долларов за несколько дней работы…

— Звучит заманчиво, но…

— Тебе ведь нужны деньги, если я правильно понял? Отцу на лекарства?

— Нужны, но… Если бы дело не было смертельно опасным, ты бы не пришел ко мне…

— Брось.

— Значит риск велик. И хотя мне действительно нужны деньги, будет хуже, если мои старики потеряют меня, своего единственного кормильца.

— Вдвоем мы с тобой придумаем, как свести риск до минимума.

— Нет, мой мальчик, это все в прошлом. Не обижайся, я не могу тебе помочь.

— Мона, я без тебя не справлюсь. Мне нужна твоя голова, и мне нужно, чтобы кто-то прикрывал мне спину. Кроме тебя, некому это сделать.

— Откажись.

— Уже не могу.

— Что за новости! Кто же тебя подцепил на такой крючок? Я его знаю?

— Еще бы.

— Уж не Ричи ли, старый интриган?

— Он-то считает себя как раз не старым…

Мона заливисто рассмеялась, помолодев вдруг на несколько секунд.

— Луис, Луис! Узнаю тебя, неистребимый простак! Ты ведь специально намекнул, что Ричи считает меня постаревшей. Это чтобы через чувство неприязни к нему побудить меня согласиться на твое предложение. Ха-ха-ха, как это на тебя похоже!

— У тебя извращенное понятие о моем внутреннем мире! — Луис отрезал ножом кусочек яблока и кинул его в рот.

— Нет-нет-нет! Не-е-ет! Ты всегда был немножко простачком. Может быть, за это я тебя и любила. А Ричи совершенно не такой. Он матерый.

— Как ты?

— Как я — была. Теперь уже не то: он на коне, а я вышла в тираж.

— А я?

— Ты тоже на коне, мой мальчик. Непонятно только, зачем ты и меня жаждешь затащить в седло.

— Ты мне нужна.

— Давай-ка сначала расскажи, в чем дело. А там посмотрим…

"Никому ни слова об этом задании. И так информация хлещет, как струи воды из старого садового шланга", — вспомнил Луис слова Ричи.

"Я знаю правила игры", — так ему он тогда ответил.

Да, он знал правила игры. Но сейчас на карту была поставлена его жизнь, и значит, из всех правил Луис собирался соблюдать только одно: главное — выжить.

Он рассказал Моне все. Все, что знал об этом сам…

— Как видишь, подготовить напарника я уже не успеваю. Цейтнот. А если Ричи говорит, что дело швах, то так оно и есть, ты же знаешь.

— Да уж, что-что, а нюх у Ричи — позавидуешь. Зря бы он тебя пугать не стал.

— Так что ты мне ответишь?

Теперь мужчина и женщина были предельно серьезны, ни тени еще недавнего подтрунивания друг над другом. Они сидели глаза в глаза — два профессионала.

— Две тысячи?

— И мои расходы.

— Под пули я не полезу.

— Этого и не требуется.

Человека, принявшего Луиса в Иркутске, звали Андрей Павлович. В облике его было что-то небрежное, неряшливое даже. Ослабленный узел помятого галстука, несвежий воротничок сорочки, прилипшие ко лбу редкие пряди волос, не менее чем трехдневная щетина. Блекло-голубоватые глаза с темными полукружьями под ними. Дорогая одежда ничуть не скрашивала ощущение какой-то неумытости и смотрелась на хозяине чужеродно, будто конюх по случаю вырядился в господское платье. Было ему изрядно за пятьдесят, и речь его полностью соответствовала нагловатому виду, присущему людям, чуждым интеллигентности.