Андрей Ильин - Смерть оловянных солдатиков [litres]

В последнее время он стал сентиментален. Чего раньше не наблюдалось. Раньше он убивал, когда нужно было убивать. Того, кого следовало. Или кого приказали. Невзирая на лица, пол, возраст и личные к обреченному отношения. Убивал по «производственной необходимости», не беря во внимание эмоции. Не пытаясь увильнуть от черной работы. Не пытаясь выкрутиться. Он убивал как палач, который исполняет приговоры, каждодневно рубя головы, не спрашивая имен и фамилий, не заглядывая приговоренным в лица. Просто рубит. Как дрова.

Так было раньше.

И так должно быть. И вместо этой больницы должна была быть другая больница, с обычными пациентами. И персонал той больницы должен был умереть. И все, кто находился в больнице, и все, кто мог оказаться рядом с ней. И никаких угрызений совести в отношении них быть не могло. Потому что, идя к цели, не выбирают средства!

Почему же он дал слабину?

Может, потому, что ослабло давление его Организации? Что не дышат ему в затылок его коллеги, которые, в отличие от него, не будут испытывать сомнений, если он оступится. А сделают свою работу как положено. Слишком долго он работает один. И слишком далеко от родины. Что расслабляет. Если бы он был не один, если бы их было хотя бы двое, все выглядело бы иначе. Если бы рядом с ним был, к примеру, Серега. Тот, который, не задумываясь, вычищал свидетелей, которые видели или предположительно могли видеть «шефа». И чуть не вычистил его самого, желая перерубить потянувшуюся к Организации ниточку. Тот не сомневался. Не жалел. Не рефлексировал. Не изобретал «сложных путей». Не ублажал свою совесть. Потому что понимал, что сомнения и рефлексии сильно убыточны. Что если не он, то – его. Тот, у кого сомнений уже не будет.

Вот почему возник хоспис… Потому что нет Организации. Той, прежней, безжалостной и беспощадной. Карающей отступников и их семьи за любое отхождение от правил. Может, так? Может, потому, что длинные руки «товарищей по оружию» стали короче. И можно чуть расслабиться. И немного соврать – не написать про хоспис, а лишь про больницу. Хотя раньше написал бы все как есть, сам себя вложив по полной. Ибо искажение информации есть самое серьезное в их Конторе нарушение. А теперь он и не пишет никому. Потому что – сам по себе…

Хотя… Ведь приехал же тогда Серега. Откуда-то. С ревизорскими функциями. С правом разбираться и карать. Без суда и следствия. На месте. Собственноручно. И разобрался. И вычистил. Обрубив все каналы. И тем спас его, потому что, не сумев обрезать все периферийные ниточки, он бы убрал его. Как главного носителя информации. Вырубил бы главное звено…

Значит, организация есть? Есть Серега. Есть Куратор. И он. Наверное, кто-то еще, кого нашел и поставил под ружье Куратор. Своим единовластным решением. И значит, за тот хоспис еще придется держать ответ. Перед Куратором. Перед Серегой. Да и перед самим собой. И придется ответить. По всей строгости. По законам военного времени. Если вдруг кто-нибудь зацепится и начнет разматывать и спрашивать – а почему хостел и отчего так счастливо спаслись врачи и медсестры? Что это за балаган такой? И кто его устроил?

И придется ответить. За себя самого. Перед самим собой. И принять решение. Единственно верное. И выбить слабое звено. Выбить – себя. Чтобы оборвать все вопросы. И эта слабость, эта попытка сговориться с собственной совестью выйдет боком. Ему – потому что придется самого себя приговорить и привести в исполнение. И выйдет боком тысячам жертв, которых будут убивать боевики. Теперь. И потом. Потому что долго и тщательно создаваемая схема рассыплется. И не станет Галиба. И прекратятся междоусобные войны, ежемесячно уносящие жизни десятков террористов. И сойдет на нет кровная месть, которую нужно постоянно подогревать и поддерживать. И никто не станет отстреливать и взрывать главарей бандформирований. И все эти выжившие боевики продолжат свое дело. Продолжат убивать. И счет жертв пойдет на тысячи, потому что он пожалел десятки.

Такая печальная арифметика… За которую ответствен один человек. Тот, что хотел быть добрым за чужой счет. За счет будущих жертв.

Такая правда. Неудобная и жестокая. Ибо сегодняшняя слабость всегда оборачивается завтрашним злом! А жалость – жестокостью.

Почему? Потому, что благими намерениями вымощена дорога в ад!

В ад!

Беседа была с глазу на глаз. Без свидетелей. Без фиксации. Без имен.

– Этот Галиб, кто он? Откуда?

– Неизвестно. Его лица никто не видел. Его голоса никто не слышал. Рассказывают про него разное, но фактического материала нет. Одно можно сказать точно – за очень короткое время он смог сколотить небольшую армию. На сегодня это, пожалуй, самая боеспособная группировка. Спаянная железной дисциплиной. Его методы…