Александр Афанасьев - Призраки Лондона

Утром — я пошел договариваться. Надо было обеспечить билет на континент Стиву и Хане, и я мог это сделать куда лучше их самих. Все-таки я не один год учился подрывной деятельности, в то время как у англичан — законопослушность в крови.

Теперь расскажу вам, почему именно этот город. Это порт. Один из немногих портов на севере Великобритании — все крупные порты на юге. Но отсюда — ходит пара очень удобных паромов в сторону России. Паромы идут с заходами во все скандинавские, а некоторые — и в прибалтийские порты. Потому то тут полно русских.

Тут неподалеку — несколько торговых площадок и аукционов, где распродают технику. Банкротов или просто старую. Техника самая разная — можно фуру купить, можно комбайн, можно бетононасос, а если знать все ходы — выходы, то и цена будет намного ниже рыночной. Вот и шустрят тут русские перекупы… самое выгодное — купить тут технику, после какого-нибудь банкротства, поставить на паром и довезти ее так до Финляндии или одной из прибалтийских стран. А дальше своим ходом в Россию или Белоруссию.

Торговали совсем рядом с городом. Площадка прямо в поле, засыпанная гравием, с поднятыми ковшами экскаваторов и погрузчиков — напоминала ристалище роботов. На угрожающе поднятых в небо ковшах — висели транспаранты со скидками…

Я покрутился минут десять, слушая родную речь, потом подошел к одному из купцов, задумчиво смотрящего на бетононасос.

— Здорово.

Купец мрачно посмотрел на меня

— Здоровее видали. Чего надо?

Я достал бумажку в десять фунтов

— Порешать можно через кого?

— Ну, есть тут. А что — надо? Санкционка?

Я покачал головой

— Пару челов на континент перевезти. Без лишних вопросов и билетов.

— Это можно. Володя Толстый. Он в конторе сидит, синий вагончик такой

Я достал еще две бумажки

— Проводишь?

Многопалубная громадина парома, идущего в Стокгольм, а затем в Хельсинки через все северное море — белела одиноким утесом на фоне серого неба, его размеры — превосходили размеры всех построек порта.

Аппарель была откинута, через нее постоянно заезжали, исчезая в бездонном паромном брюхе фуры и самосвалы, трактора и бетономешалки. Русский мат перемешивался с английским, все торопились — выйти в море, пока погода совсем не испортилась. Белыми флажками — над портом реяли чайки, они полетят за паромом, выхватывая из воды оглушенную винтами рыбу и то что им кинут с борта…

— Короче, вон тот тягач — Володя, явно украинец показал на большую, ярко-красную Сканию, стоявшую в очереди на погрузку — ховаетесь в спалке и сидите тихо как мыши. В Стокгольме сойдете. С вас еще штука, водиле уже там отдадите.

— Рахмат.

Хана пошла к фуре, Виздом задержался. Мы смотрели друг на друга… люди, которых так долго учили убивать друг друга… и которые вдруг обнаружили, что у них общий враг.

— А ты не такой козел, как я про тебя поначалу думал

— Ты тоже, Стив

Виздом быстро осмотрелся — Володя о чем-то говорил с водителем

— Послушай. Если захочешь найти меня… в Стамбуле, на улице Барбароссы, ближе к Босфору — есть заведение. Его держит Ахмет, а подают там жареные мидии. Если тебе нужно будет найти меня — через него найдешь.

…

— Запомнил?

— Запомнил.

— Ну, давай. Мы все равно сделаем их.

— Да, сделаем…

Виздом пошел к Скании, я проводил его взглядом. Это уже кое-что. Теперь надо было позаботиться и о себе.

В Лондон я возвращался как человек, находящийся в розыске. Сел сначала на один поезд, потом на другой. В одном из городов, примыкающих к Лондону, но не являющихся его частью — я дошел до центральной, или как тут говорят, рыночной площади, и сел на автобус, идущий в центр Лондона.

Оказавшись в своей квартире — точнее, квартиры Скидельского — я не раздеваясь рухнул на диван, и заснул плохим, тревожным сном…

Проспал я весь остаток дня и почти всю ночь. Сон был долог, принес отдохновение телу — но не отдохновение душе. Я проснулся еще потемну, лежал и думал. Типичный русский вопрос, проклятый вопрос. Что делать?

Произошедшее — как нельзя лучше свидетельствовало о том, что то, что нашел Лосев — правда. Страшная правда о торговле детьми, об эксплуатации детей, об убийстве детей.

Правда, которую никто не признает и на обнародование которой никто не пойдет.

Но я тогда все еще верил. Верил в то, что хотя правды никто не узнает — решения по ней будут приняты. Конкретные и жесткие. Я знал, как работал Кремль, видел его изнутри. И знал, что такие решения принимаются. Куда более жесткие и конкретные, чем могут быть приняты, к примеру, здесь, в колыбели демократии.