Сергей Кутергин - Отсчет пошел

Из автобиографического отчета Сона, архив группы «Д», код 131958-С

Уважаемые и достопочтенные психологи базы и лично господин Бахарев! Вот уже второй месяц вы отрываете меня своими дурацкими требованиями от важнейших тренировок и сложнейшей процедуры адаптации к журналистской среде. Радуйтесь! Наконец-то я нашел время и место, чтобы потратить его впустую на обещанный вам пересказ моей биографии. Если вы хоть что-нибудь смыслите в своей психологии, то должны понять, что рассказчик я никудышный и не люблю разводить болтовню, так что слушать мои откровения — сомнительное удовольствие. Вы все еще не выкинули эту кассету на свалку? Что ж, тогда слушайте. Гм… Вот сижу и думаю: с чего бы начать? Я знаю, что вам нужно все — детство, юность, мои университеты. Начну я, пожалуй, с детства. Оно у меня самое обыкновенное и в высшей степени заурядное, так что вряд ли вас заинтересует. Родился я в обычной семье простого советского заместителя министра. Да-да, именно поэтому Леонид Юрьевич и придумал мне этот сомнительный псевдоним «Сон». Сынок, дескать. Да еще и на английский манер, с намеком на то, что я окончил обычную советскую школу при МГИМО, в которой учились такие же, как я, вполне обычные дети послов, министров и директоров московских гастрономов. О том, как я там учился, вы можете узнать из копии моего аттестата, которая наверняка хранится в сейфе у нашего запасливого Леонида Юрьевича в толстенькой папке с кодом 2:5020/630.23. Я много раз интересовался у него, что же означает сей странный номер, но генерал всякий раз ссылался на якобы существующие соображения секретности, из чего я сделал вывод, что эти цифры взяты с потолка, как и большая часть статистики по нашей базе. Итак, из моего аттестата вы не узнаете лишь то, что с шестого класса я занимался со своими приятелями по школе вольной борьбой и карате. В том, что об этом молчат школьные документы, нет ничего удивительного — в те времена карате, равно как и большинство восточных единоборств, было официально запрещено и доступно лишь тем простым советским людям, которые были несколько более равными перед законом, чем другие. Но даже у нас обучение карате приходилось оформлять как курсы оздоровительной гимнастики. Впрочем, как я узнал несколько позже, по сравнению с настоящим боевым искусством то, что мы изучали по импортным видеокассетам под руководством нашего инструктора, и вправду являлось не более чем легкой разминкой суставов.

Я знаю, что если вы все-таки дослушали до этого момента кассету, то, несомненно, лишний раз хмыкнули: мол, мажорище ты, Сон, самое что ни на есть типичное. Может быть, это и так, не буду спорить. Но не забывайте, что кое-чему у нас в ныне покойном Советском Союзе можно было обучиться, лишь будучи таким, так сказать, мажором. И дело даже не в карате. Уже в школе я почти в совершенстве знал английский и немецкий. Не то убожество, которое можно увидеть лишь в обычных школьных учебниках да в книжках адаптированной литературы, а настоящие живые языки, на которых говорят иностранцы и которые не зависят от последних инструкций министерства образования. И в Англии с Германией мне довелось побывать, да и дома я вскоре прочно обосновался в нашей библиотеке, которую отец составил во время поездок по странам загнивающего капитализма. Именно из-за этой библиотеки и произошло забавное происшествие, которое потянуло за собой всю цепочку событий, в результате которых я сижу здесь, на нашей базе, а не в моей пятикомнатной квартире на Кутузовском проспекте.

А дело было так. Однажды я, по своему обыкновению, рылся на верхней книжной полке, забравшись на новейшую телескопическую стремянку, недавно привезенную из Сингапура. Уж лучше бы мы привезли оттуда простую табуретку… Разумеется, этому техническому чуду вздумалось сложиться прямо подо мной, и я вместе с половиной содержимого полки ухнул, можно сказать, с небес на землю. В довершение всех бед я едва не выбил себе глаз о жесткий корешок какой-то небольшой книжки. Кряхтя и потирая ушибы, я схватил эту зловредную книженцию и уже хотел было отправить ее в полет за окошко, но тут заметил, что она написана не на одном из привычных мне европейских языков, а при помощи иероглифов, скорее всего японских. Недоумевая, кому в нашем доме могло понадобиться это чудо, я обратился к папаше, который пожал плечами и сказал, что, видимо, случайно прихватил ее, когда закупался в одном из сингапурских книжных шопов. Этому я, впрочем, не удивился — папик частенько любил рассказывать байку о том, что он, когда еще не выдвинулся по партийной линии и вкалывал простым рабочим, однажды ухитрился вынести с завода десять контейнеров со счетными машинками типа «Феликс», а потом долго думал, что же с ними, собственно, делать и в конце концов сдал в металлолом. Подтрунив по этому поводу над папиком, я со скуки плюхнулся в кресло и принялся листать страницы книги, перебирая иллюстрации. Они-то меня и заинтересовали прежде всего. С тех пор прошло уже шесть с лишним лет, но я их помню, будто рассматривал вчера. На первой из иллюстраций был изображен однобровый человек, похожий на шаолиньского монаха, стоявший на вершине холма и державший в руке хризантему. На второй тот же монах дрался с разъяренным быком. За ними шли фотографии, на которых изображенный на рисунке человек руководил тренировками худеньких невысоких японцев, обучая их чему-то похожему на карате, а в конце книги он гордо прохаживался перед сидящими на татами учениками, а за его спиной развевался бело-красный японский флаг. Естественно, я сразу же подумал, что благодаря счастливой случайности отец уволок из Сингапура редкий учебник какого-то из столь почитаемых мной боевых искусств. И еще более естественным было мое желание его немедленно прочесть. А поскольку среди моих знакомых не было ни одного японоведа, а в Институте стран Азии и Африки к выпускникам Института международных отношений питают давнюю неприязнь, я принял самое простое решение — оделся и выбежал на улицу, задавшись целью найти в Москве живого японца и попросить его хотя бы кратко объяснить содержание этой книги.