— Ну, как тут вообще?
— Как, как… Херово, вот как! — Голос у шофера был как у осипшего петуха. — До чего эти пидоры армию довели! Вишь, танков понагнали. Ну на хер тут танки? В горах? Это ж дрова. Гробы. С ними в Афгане еще намучились. Сколько их там в пропасти посвора-чивали! А в городе с ними что делать? Там, в развалинах, танк чуть не из рогатки подбить можно. И три солдатика сгорят — «мама» не успеют сказать. Блин, Грачев же в Афгане был — что он думает, мать его? Совсем мозгов в голове нету? И не трус вроде. Все, бля, приличные генералы лезть сюда поотказывались. Тот же Воробьев — крутой мужик, но хороший и генерал толковый. А этот — ему эту старую жопу дали лизнуть, он и рад стараться, стратег хренов! И артиллерия. Она где нужна? В чистом поле, когда противник в куче и техника у него вся построена. Вот тогда его стопятидесятидвухмиллиметровыми и надо накрывать. А тут это — как из пушек по воробьям. Да еще и палить никто не умеет. Потому что эти артиллеристы в своих училищах снаряды в руках не держали. Они в лучшем случае умеют койки заправлять или сортиры зубной щеткой чистить. Потому что на стрельбы денег нету. Или по домам лупят — по ним-то удобно, они ж никуда не убегут. Но в домах-то кто живет? Чечены уже по горам разбежались — они ж все поголовно родственники и все друг друга прячут. А здесь остались одни русские. Старики, которые после войны сюда на нефть приехали, города все отстроили, жизнь свою угробили — а сейчас их свои же гваздают шариковыми бомбами, которые вообще против мирного населения применять нельзя, а они выехать не могут! В Шали когда такую над рынком рванули — думаешь, много там черных погибло? Правильно думаешь. В основном все наши. Старики со старухами. Бля, ну не можете содержать такую армию — ну распустите ее! Пусть останутся там ну тысяч триста человек — граница там, все такое, но на хер этих детишек каждый год призывать и сюда гнать на пушечное мясо? Они ж ничего не могут, только в танках гореть, пить да вешаться. У вас-то в Москве сейчас ремни с пряжками?
— Черт его знает, — ответил Ен. — Где как.
— Ну вот. А у нас тут все старые. Их знаешь зачем, пряжки, придумали? Чтобы народ не вешался. Но досюда они еще не дошли. Так что сходит такой салажонок в бой, если ему ноги сразу не оторвет, вернется в землянку или еще где там они стоят, казарма-то здесь роскошь, — все лягут спать, а утром проснутся — и на тебе, висит бычок, качается! И так, считай, каждый раз и в каждой роте. А в ротах и так некомплект… Так этих висельников сейчас, считай, вообще не учитывают. Вроде как пропавшие без вести. А остальные пьют как извозчики. И обмундирование, и патроны — все на водку меняют. Потому что тут, если не пить, — с ума сойдешь или сделаешь с собой что-нибудь. Такая вот херня… Что там?
Проезжали блокпост. Он был уже не первый — здесь они располагались в пределах прямой видимости друг от друга — но на этом их впервые тормознули. Шофер протянул в окно какую-то красную корочку, тщедушный солдатик с болтающимся ремнем глянул в нее и взял под козырек. Машина тронулась вновь, но теперь она ехала по проселочной дороге.
— А это почему? — спросил Ен.
— Да тут дорога получше. Не такая разбитая. А у меня машина казенная. Еще хорошо, хоть такую дали. Тут даже со «скорыми» тяжко, солдат раненых до госпиталя довезти не на чем. А врачи в госпиталях, между прочим, почти все чеченцы… Нет, нечего тут нормальному человеку делать! Тут даже не поймешь, с кем воюешь. Все вооружены — и все против нас. Дети малые, лет по пятнадцать, подходят в городе к танкам, еды просят — им же тоже жрать нечего. Ну, наши, если есть, делятся, а у мальца под рубашкой гранат связка, р-раз — и ни его, ни танка… А офицеров сколько гибнет — чуть не больше, чем рядовых… Генерала этого несчастного подстрелили, как лося, — он уже чуть не год в реанимации…
— Ну да, — хмыкнул Ен. — Комбат-батяня, батяня-комбат…
— Ой, да про этого тоже молчи! Нам его тут ставят уже в воспитательных целях… Он себе еще в своем ансамбле песни и пьянки ряху отъел, а туда же — жопа щекастая в гимнастерке… Тошно прям от него. Хотя и без него тошно… Не, у нас народ свои песенки поет. Тут один в соседнем взводе из Одинцова придумал… Или врет, что придумал, а сам оттуда привез… Щас вспомню…
С неба валятся
Листья желтые,
Тихо падают
Кверху жопою.
Три горшка в цвету
За решеткою,
А я плац мету
Грязной щеткою.
Если я ее
Поуродую,
То иметь меня
Будут ротою.
Щас в столовой был
Таракан в борще.
А могли не дать
Ни хера ваще.
Посидел в говне —
Повели назад.
Где бы щас бы мне
Сигаретку взять?
Спиздить три рубля —
И не тужиться…
В общем, здравствуй, бля,
Школа мужества!
Здравствуй, Машенька,
Красота моя!
Кто тебя теперь
Это самое?
Я ж когда письмо
Твое получил —
Я ж петлю себе
Из ремня скрутил!
Увидал наряд
Как-то издали —
Откачали, бля,
Да отпиздили.
Небо скалится
Черной тучею.
Эх ты, жизнь моя
Злоебучая!
Читать дальше