Сергей Власов - Кремлевский детектив. Красная площадь

— Ну, я пошел, — сказал Неверов, поправляя узел галстука.

— Ну, идите, — пожал плечами Скороход и протянул ему небольшой кожаный портфель. — Хотя я по-прежнему не понимаю, зачем вам это надо.

— Из любопытства, — ответил Неверов. — Ради новых ощущений. И вообще, что вы ко мне пристали: зачем, зачем?.. Я вам помог и взамен попросил о крошечной услуге. Не будьте вы таким скрягой!

— Я не скряга, — с достоинством возразил Скороход. — Я просто немного обеспокоен. Это может показаться странным, меня могут неправильно понять…

— Ничего, перемелется — мука будет, — легкомысленно отмахнулся Неверов и, прежде чем Скороход успел еще что-нибудь сказать, вежливо, но решительно постучал в дверь.

— Войдите, — послышался из кабинета хорошо знакомый Скороходу голос.

Неверов аккуратно повернул свободной рукой начищенную до блеска латунную ручку, открыл дверь и переступил порог, оставив Скорохода в строгом деловом костюме скучать в коридоре. Павел Григорьевич вздохнул: несмотря на благодарность, которую он испытывал к этому Молчанову, его причуда все больше беспокоила Скорохода. Как, в самом деле, посмотрят на появление постороннего там, за этой отделанной под дорогое красное дерево дверью? Да еще и с таким подношением… Нет, с чисто формальной стороны тут придраться не к чему: Молчанов взят на место убитого Нимчука и просто выполняет свои служебные обязанности, да и векселя, если не принимать во внимание их внешний вид, пребывают в полном порядке и сохранили статус платежного средства. Но из чистой вежливости их, пожалуй, все-таки стоило обменять…

«Да какого черта? — неожиданно разозлился он. — С меня нагло дерут семь шкур, а я бегаю на задних лапках с папочками в зубах и еще переживаю, что одна из них ненароком запачкалась! Ай-ай-ай, какое горе! Это ведь может кому-то не понравиться… Получается, мало отдать им свои деньги, надо еще и лизнуть их в зад, чтобы не морщились, принимая подношение… Тьфу! И правильно, что этот Молчанов смотрит на меня сверху вниз с плохо скрываемым пренебрежением. На такого червяка иначе смотреть нельзя…»

Эта вспышка самоуничижительного раздражения прошла так же быстро, как и возникла. Павел Григорьевич был деловым человеком и знал, что попытаться вести дела иначе — значит не вести их вообще. Отказ от ежемесячных выплат равносилен деловому самоубийству, а может быть, и не только деловому. А раз платишь, будь любезен делать это с угодливой улыбкой — таковы правила игры. Когда слабый платит сильному за то, чтоб тот не свернул ему шею, делать это надо именно так — с глубоким поклоном, льстивой улыбкой и униженным лепетом. Потому что, если просто швырнуть деньги на землю да еще и плюнуть сверху для пущего эффекта, шею тебе свернут непременно. А денежки с земли все равно подберут и положат в карман, предварительно оттерев с них твой плевок — вернее, заставив его оттереть кого-нибудь, кто поумнее тебя.

Клим Неверов, у которого моральные терзания Павла Григорьевича Скорохода вызывали не больше сочувствия, чем переживания одного из героев поговорки «вор у вора портянки украл», тем временем пересек не слишком просторный кабинет и остановился перед письменным столом, всем своим видом выражая приличествующее случаю почтительное смирение. Устроив свою жизнь так, что чиновники всех мастей и рангов оказывали на нее лишь косвенное влияние, он любил время от времени повалять дурака в присутственных местах, особенно когда это малопочтенное занятие могло пойти на пользу делу.

За столом сидела немолодая, но отменно сохранившаяся и когда-то сногсшибательно красивая дама. Она читала какой-то выведенный на экран компьютера документ и время от времени вносила в него поправки, вслепую пробегая по клавиатуре изящными пальцами с длинными, любовно ухоженными ногтями. На безымянном пальце левой руки поблескивало массивное золотое кольцо с крупным бриллиантом. В ушах покачивались тяжелые бриллиантовые серьги, и в неглубоком вырезе белой блузки, поверх которой был надет строгий деловой жакет, тоже сверкало нечто не имевшее отношения к дешевой бижутерии. Фоном всему этому слегка потрепанному жизнью великолепию служил большой старый картотечный шкаф, ящики которого были непонятно для непосвященного помечены порядковыми номерами от единицы до ста. Частично заслоненное этим шкафом окно было плотно занавешено тяжелой темно-синей портьерой; на голой кремовой стене, как водится, висел портрет действующего президента.