Андрей Воронин - Муму. Гладиатор

— Помнишь, как Иоанн Богослов написал водительством Божьим: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его»? Неужели не премного этого для развеивания твоих сомнений?

Андрей в ответ только потупил глаза. Возразить ему было нечего.

— Да, зол человек, в этом сомнения нет, — продолжал игумен. — Зло вошло в нашу природу, крепко к ней прилипло, как к месту срамному банный лист. Но и свет светить продолжает, и тьма никогда не победит его, слышишь?

Инок по-прежнему хранил молчанье.

— Ладно, давай лучше к делу, — спохватился игумен. — Я чего тебя позвал-то? Понимаешь, есть у меня замысел. Если будет на то воля Божья, хочу храм поставить здесь белокаменный в честь Святой Троицы и святителя нашего Сергия.

Андрей окинул его удивленным взором. Каменный храм? В такое время? Зачем? Для того, чтобы уже в следующий татарский набег он превратился в обгоревшие стены?

— Да, некоторые разрушают, — улыбнулся игумен, как будто читая его мысли. — А мы будем строить. Помнишь, как Спаситель наш говорил: «Отец Мой творит, и Я творю»? А тот, у кого другой отец, пусть волю своего батюшки и исполняет.

Андрей призадумался. Для того чтобы выбрать путь, чтобы найти свое место в том пчелином улье, в который превратился мир, надо помнить лишь об одном — о своем Отце.

— Вот, собственно, к чему я, — продолжил старец. — И тут появилась у меня мысль: в новом храме нашем должна быть и икона новая — во славу Пресвятой Троицы. А Троица — это радость. Это единство. Это любовь и свет. И я верю, что тьма никогда не сможет его объять. И надо показать это людям. Тем, чьи души измучены, тем, кто свет свой давно потерял.

Это предложение застигло Андрея врасплох. Не так давно он уже дал себе слово никогда не браться за кисть.

— Однажды мне как будто сон приснился, — медленно промолвил иконописец. — Я увидел, сколько страстей из-за мазни этой моей в мире возникнет. Люди ведь к иконам как к товару относятся, как к кожушку из медвежьей шкуры.

— Ну, брат, в этом вины твоей нету. Но не все это люди. Это те, кого Спаситель наш назвал сынами погибели. Да и слишком уж строг ты с ними, ведь каждый человек — тварь Божья. Каждый без исключения! И хищник, и убийца. В нем все равно где-то внутри образ Создателя запрятан. И вот бы нам его только расшевелить, ведь нет воли Отца на то, чтобы хоть один человек навечно погиб, понимаешь?

Андрей согласился остаться в Троицком монастыре. Работа поначалу не шла, но в голове у него постоянно крутилась фраза: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Постепенно тьма стала забываться, как бы отходить на другой план. И все вокруг наполнялось Божественным светом. Андрей снова убедился в том, что этот свет никуда не исчез из страшного мира. Стоило только закрыть глаза, чтобы его увидеть.

И этот свет он передавал с помощью красок и образов, памятуя, что важная часть создания иконы — это не только работа с кистью, но также молитва и пост.

На предложение таксиста подбросить его поближе Шельман ответил решительным отказом.

— Что вы, я как раз в табачную лавку хотел зайти по дороге, — улыбнулся он. — Да и дворик там такой, что вы потом не развернетесь.

Шельман вышел из такси на проспекте Мира и свернул в первую же подворотню. Его путь был долог — до цели оставалось не меньше километра. Но старый пройдоха всегда придерживался железного правила: конспирация превыше всего.

В одном из самых глухих московских закоулков среди стареньких пятиэтажек еще сохранилось бомбоубежище времен войны. На его входе была полинявшая табличка: «Ремонт обуви». Чуть пониже виднелась еще одна, более крупная: «Закрыто на ремонт».

Мастерская была закрыта на ремонт все пять лет своего существования. Местные жители чинили свои ботинки в других местах.

Шельман достал ключ, открыл массивную железную дверь и оказался в тамбуре. Там была еще одна дверь, с современным кодовым замком.

Извне бомбоубежище казалось совершенно заброшенным. Но внутри оно было обставлено не хуже, чем коттедж на Рублевке. Комфортность пребывания в старых бетонных стенах гарантировала система «Умный дом» и множество других наворотов. В кабинете за стеклянной перегородкой горел свет. Оттуда слышался размеренный рокот какого-то агрегата. Открыв дверь, Шельман увидел человека в белом халате, корпевшего над какой-то мелкой работой. В правой руке у него была лупа, в левой — кисточка.

— Ну как дела? — вместо приветствия, спросил Шельман.

— Пока не родила, — ответил тот, не отрываясь от работы.