Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

Клим Зиновьевич Голубев сильно запоздал к началу этого парада лицемеров, поскольку, выполняя данное ему общественное поручение, лицемерил в другом месте, а именно в столовой номер два Песковского горпищеторга, арендованной для проведения поминок.

Последним (если не считать отданного секретарше устного распоряжения насчет чая с лимоном) приказом покойного руководителя предприятия был приказ о назначении Клима Зиновьевича Голубева сменным мастером цеха. Приказ этот включил Клима Зиновьевича в не столь уж многочисленную когорту заводского руководства. Очутившись на одной из нижних ступенек карьерной лестницы, Голубев обнаружил, что привилегий у него прибавилось не так уж много, зато круг обязанностей значительно расширился. Поскольку он был всего лишь мастером, то есть недалеко ушел от обыкновенного бригадира, да еще вдобавок и новичком в занимаемой должности, нагружали его нещадно, сплошь и рядом норовя свалить на него мелкие повседневные дела, которые начальникам более высокого ранга было лень или недосуг выполнять самим. Пробыв в новом для себя статусе руководящего работника всего два дня, Клим Зиновьевич уже начал постигать горькую истину: на самом-то деле покойный Шмыга назначил его не начальником, а мальчиком для битья, пастухом при так и норовящем разбрестись стаде бездельников и пьяниц. Вынужденный по долгу службы проталкивать в эту инертную массу идеи и начинания руководства, которое его и в грош не ставило, Голубев очутился между молотом и наковальней. Осознав это, он понял и еще кое-что: это совсем не то, к чему он стремился, ради чего подсыпал яд в колодец мастеру Егорову и отправил на тот свет целых четыре человека. Покойница жена сыграла с ним очередную злую шутку, уже после смерти заставив воплотить в жизнь идею, которую сама же и вбила ему в голову: что начальником быть лучше, чем подчиненным. Начальником — да, лучше, но каким?!

Словом, теперь Климу Зиновьевичу оставалось лишь сожалеть о том, что жену нельзя отравить вторично. В действительности жена была не виновата в постигшем его разочаровании: виноват был сам Клим Голубев, а точнее, мать-природа, создавшая его таким. Есть люди, которым прямо-таки на роду написано работать руководителями. Они умеют подчинять себе окружающих, навязывать им свою волю и, что самое главное, получают от этого огромное удовольствие. Есть другие — те, кто отлично работает руками или головой, но начисто лишен так называемых организаторских способностей и, будучи помимо своей воли вытолкнутым на руководящую должность, очень скоро ее покидает при более или менее печальных обстоятельствах. Третьи же не могут ни того, ни другого и одинаково плохи как в кресле начальника, так и в промасленной спецовке простого работяги. Их удел — лежать на диване, плевать в потолок и мечтать о великих делах, которые они могли бы совершить, если бы дали себе труд с этого дивана подняться. Клим Зиновьевич Голубев относился именно к этой категории трудящихся, но был не настолько умен, чтобы признаться в этом хотя бы себе самому.

Организацию поминальной трапезы взяла на себя Ирина Архиповна — горластая семипудовая бабища, заведующая складом готовой продукции. В помощники ей определили Клима Зиновьевича, который не сумел отбиться от этой «высокой чести». Обязанности его сводились к роли мальчика на побегушках: взять заводской микроавтобус и сгонять за водкой, закупить недостающие продукты, проследить, чтобы правильно расставили столы и стулья, пересчитать столовые приборы, развесить, где требуется, траурные ленточки и установить на полагающемся месте портрет юбиляра — то есть, тьфу, не юбиляра, конечно, а дорогого усопшего.

К исходу второго часа этой бурной деятельности Клим Зиновьевич изрядно осатанел — не столько от многочисленных дел, в силу известных причин представлявшихся ему скорее приятными, чем обременительными, сколько от общения с Ириной Архиповной, которая, по его твердому убеждению, могла бы даже святого превратить в кровожадного маньяка-убийцу. Вот кого бы он с удовольствием отравил! Да не своим гуманным препаратом, который впору использовать для эвтаназии, а чем-нибудь позабористее, от чего эта крикливая туша подыхала бы медленно и трудно…

Потом он до смерти перепугался, совершенно неожиданно обнаружив себя на столовской кухне, в уголке, где стояла электрическая хлеборезка, над вместительным алюминиевым тазом, доверху наполненным нарезанным ржаным хлебом, с развернутым пакетиком из вощеной бумаги в руках. Похоже было на то, что у него случилось временное отключение сознания, что-то вроде лунатического сна наяву, во время которого он продолжал совершать какие-то действия, совершенно не отдавая себе в этом отчета.