Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

— Боишься, да?

— Конечно, боюсь. И прямо тебе об этом говорю. Климов, конечно, еще тот козел, но в одном он прав: по пропасти ходим, генацвале. Не гнал бы ты лошадей, а? Подумай, в какое положение ты меня ставишь.

Реваз сочувственно покивал головой.

— Да-да, понимаю, конечно. Ты ведь слово дал, верно? А мужчина должен слово держать, иначе он не мужчина. Только, дорогой, прости, что напоминаю, но ты ведь и мне кое-что обещал. А я тебя послушал, тебе поверил и тоже пообещал — другим людям, ты их не знаешь. Серьезные люди, слушай! И что нам теперь со всеми этими обещаниями делать? Сделаешь, как обещал мне, — партнер обидится, скандал будет, нехорошо получится. Сделаешь, как обещал своему Климову, — подведешь меня, я серьезных людей подведу, они обидятся — что будет? Скандала не будет, это я тебе говорю, а что будет — подумать страшно, слушай!

Мухин набычился, подавшись к собеседнику через стол.

— Ты меня пугаешь, что ли, генацвале?

Реваз утомленно прикрыл глаза тяжелыми веками.

— Не пугаю, дорогой. Что ты, как ты мог подумать?! Советуюсь. Ситуация сложная, надо вместе думать, как ее разрулить.

Мухин медленно откинулся на спинку стула и, с мелодичным щелчком откинув крышечку золотого портсигара, придирчиво выбрал одну из лежавших в нем тонких темных сигар. Реваз с интересом наблюдал за его манипуляциями из-под полуопущенных век. Со стороны могло показаться, что его заинтересовал портсигар, который действительно был достоин внимания, поскольку в самом начале прошлого века вышел из мастерской самого Фаберже и по меркам среднестатистического обывателя стоил целое состояние. Но на самом деле Ржавый зорко следил за руками московского партнера, стараясь уловить малейшие признаки предательской дрожи.

Руки у Мухина не дрожали — во-первых, потому, что он обладал весьма устойчивой психикой прошедшего через кровавые разборки бандита, а во-вторых, потому, что он за ними специально следил, хорошо понимая, что в сложившейся ситуации демонстрация малейшей слабости решительно недопустима. Сунув пластиковый мундштук сигариллы в зубы, он прикурил от бензиновой зажигалки — тоже золотой, с затейливой именной гравировкой — и окутался облаком пахучего дыма.

Реваза он понял вполне, тем более что тот говорил почти открытым текстом: поссоришься с партнером — дело ограничится скандалом и, может быть, некоторыми финансовыми потерями; поссоришься со мной — не сносить тебе головы, потому что в этом деле замешаны интересы серьезных (читай — опасных) людей. Выбор, казалось бы, был очевиден, но на деле все было далеко не так просто. За годы партнерства Муха хорошо изучил характер Климова. Дружище Игорек был хитер, осторожен, а зачастую и откровенно трусоват, оправдывая свою нерешительность так называемой порядочностью, которую Муха считал обыкновенным чистоплюйством. Виктор Мухин дорожил своим статусом солидного бизнесмена, которому незачем бояться милиции; статус этот во многом зависел от Климова, который, к слову, не так сильно нуждался в Викторе Мухине, как на заре существования фирмы. Поэтому по-настоящему ссориться с ним Муха не торопился. Осознав, что очутился между молотом и наковальней, он слегка загрустил, но это была далеко не первая острая ситуация в его полной приключений жизни, и он надеялся, что сумеет, как это происходило всегда, выбраться из нее невредимым.

— Что молчишь, дорогой? — поторопил его с ответом грузин.

— Давай-ка выпьем, — предложил Муха. — Что-то мне наш разговор не нравится. Какой-то он недружеский.

— Почему недружеский? — разливая по рюмкам коньяк, возразил Ржавый. — Очень даже дружеский. Недружеский — это когда в лицо кулаком бьют или в затылок стреляют. А мы с тобой вполне по-дружески говорим, наше общее дело обсуждаем. У тебя в этом деле свой интерес, у меня — свой. Интересы сталкиваются, возникают разногласия, которые надо культурно обсудить и урегулировать. И хорошо, что мы, как друзья, можем спокойно называть вещи своими именами. Ты говоришь: Климов козел, — я тебя понимаю. Я говорю: серьезные люди деньги в дело вложили, нельзя их обижать, — ты меня понимаешь. Друг друга понимаем, вместе что-нибудь придумаем, на то и дружба. Давай за нее выпьем!

— Пили уже, — напомнил Муха.

— Ну и что? За дружбу сколько ни выпей, все мало будет! Мужская дружба на свете самое главное, без нее мир давно бы на куски развалился.

Они снова выпили за дружбу — до дна, как полагается пить такие тосты. Мухин надкусил очередной бутерброд с икрой и лимоном и стал жевать, не чувствуя вкуса. Его душила бессильная злоба, а это означало, что времена переменились и настало время делать очередной выбор: остаться с трусоватым законопослушным Климовым, который за три года знакомства опостылел ему хуже горькой редьки, или, плюнув на него, прислониться к Ревазу — фактически пойти в шестерки к этому мутноватому кавказцу, который имел наглость здесь, на чужой территории, диктовать свои условия.